Ментальности народов мира - Георгий Дмитриевич Гачев

Замечательный закон был некогда принят в Америке: иммигрант в США, прибывающий сюда с аристократическим титулом: принц, князь, маркиз, барон и т. п., если претендует на гражданство, должен отказаться от своего титула. В этом я усматриваю не только волю американской демократии к поравнению всех, завистливую к природовитой возвышенности, – но и ее дар пришельцам: тем самым они освобождаются от оков своего рода-клана, традиции-репутации, которые не позволили б им почувствовать себя только «я», личностью, и заняться делом, профессией, что им по душе, или любой подручной работой – для заработка…

В стране Свободы естественно органичен стал в поэтике vers libre, свободный стих, причем у Уитмена есть единоначатие-аллитерация: passion, pulse, power – и нет завершающих оков рифмы, т. е. принцип «открытых возможностей» и в стихе, – тогда как в европейской и русской поэзии рифма нужна как социальный порядок и строй, космос над хаосом природно-безбрежной, активно-расползающейся гонии. Единоначатие мира с каждым новым человеком подчеркнуто и у Томаса Пейна: он корректирует Руссо, выступая с теорией перманентно-возобновляющегося общественного договора с каждым новым поколением, для которого не должны быть обязательны установления предков.

Рифма = рефлексия, предел в конце, закрытие возможностей, круг и возврат внутрь себя, в Innere, оборот к Сократову познанию самого себя. Нет культуры этого в американце, но он весь экстравертен, бешено устремлен вовне себя, одержимый деятельностью, как капитан Ахав. Но индивидуализм тут не значит эгоизм (себя-любие, замкнутость, центростремительность), но включает самоотвержение (центробежность от себя к делу).

Вместо рифмы – анафора (одинаковые слова или выражения, начинающие стих) широко употребима в американской поэзии и, в частности, у Уитмена. Вот во Второй из «Песен о себе» шестистишие, в котором четыре срединных стиха начинаются с «You shall (not)» = «Ты (не) будешь», что не соблюдено в переводе К. Чуковского:

Побудь этот день и эту ночь со мною, и у тебя будет

источник всех поэм,

Все блага земли и солнца станут твоими (миллионы солнц

в запасе у нас),

Ты уже не будешь брать все явления мира из вторых

или третьих рук,

Ты перестанешь смотреть глазами давно умерших

или питаться книжными призраками,

И моими глазами ты не станешь смотреть, ты не возьмешь

у меня ничего,

Ты выслушаешь и тех и других и профильтруешь все через

себя.

Кстати, все это построение типично для американской логики. Оно начинается со stop! (стой!): зовет вас, адресуется в повелительном наклонении, ошарашивает шоком, как в рекламе, навязывается, хватает вас, как торговец, предлагающий свой товар. И далее идет беззастенчивое и гиперболическое его (= себя) рекламирование.

Второй же шаг в рассуждении, после повелительного обращения, восклицания, – негация, отрицание-отбрасывание всех остальных, кто не я, не мы, не наш принцип, американский. И в роли этих жертв отвержения – культурные установки европейской традиции: книжное знание, авторитеты отцов, и даже мне, автору, не верь, но все – сам и из своего опыта, самоначинайся!

А третий акт в «силлогизме» Уитмена – обещание, кредит, будущее в настоящем. Отчего там, в американстве, философское понятие «Истина» (которая «ЕСТИна» = то, что есть, сообщает), адекватнее бы заменить на «БУДЬТИНА»!..

Итак, три звена в американском рассуждении, в их Логосе: восклицание, отрицание, обещание – твердое, опирающееся на уверенную в себе личность. А в формуле русской логики: «НЕ ТО, А… (ЧТО)… – отрицание, проба разных утверждений, вопрошение, повисающее неуверенно в воздухе. Нет разрешения, робость в утверждении. Но не оттого ли это, что в Евразии очевиднее бесконечность и сложность проблем? Ну и замах ведь – на журавля в небе, тогда как американец предпочитает синицу в руках…

Но доизвлечем смыслы из сопоставления рифмы и анафоры. Рифма – это конец, совершенство, продукт труда строки. Анафора – начальный пункт, и это в Америке всякое «я» как автор производства. Анафора = самоначатие. И между прочим, Генри Форд, отличая свой принцип и стиль производства автомобилей от европейского, вот в чем разницу усматривает: там производили ограниченное число совершенных изделий, роскошных и индивидуальных каждый раз, он же сначала отработал совершенную модель (знаменитую «Т-модель») и все усилия, и изобретательность сосредоточил на усовершенствовании процесса серийного производства уже найденной этой модели.

Каждое «я» в Америке – своего рода «анафора» = единоначатие какого-либо дела, производства, приема…

Однако современная Америка – это уже трагедия «ургии». Об этом вся их научная фантастика (Брэдбери, Воннегут…). Машины вытесняют людей с работ. Человеческие существа удваивают, умножают свои усилия, чтобы состязаться с машиной, – отсюда стрессы у тех, кто временно побеждает в скачке, и неврозы у сошедших с дистанции. Почему бы не работать умеренно всем – 3–4 часа в день, прочее время живота посвящая радости жизни, самосовершенствованию? Так нет же: шофер такси, молодой человек 23 лет, рассказывал мне, как он работает на 3 работах по 78 часов в неделю, лишь воскресенья имея свободными, снимает комнату за 200 долларов, не имеет даже подружки, – и все для того, чтобы скопить 125 тысяч, как он рассчитывает, к 30–31 году, купить дом и тогда жениться. От жизни он не имеет наслаждений, становится все примитивнее – и чего ради?…

Изобретения в «ургии» по переделке мира и человека начинают ставить и новые моральные проблемы. Это проступает, например, в юридических казусах, связанных с искусственным продлением жизни. Несколько лет назад широко обсуждался следующий случай: приемные (= тоже искусственные, не гонийные) родители Карэн Энн Куинлан, 21 года, подали в суд Нью-Джерси, чтобы отключить дорогостоящий респиратор, которым искусственно (= ургийно) поддерживалась жизнь девушки. Похоже, что «американский бог» повелевает тут занять сторону ургии, изъять ее существование из уже неправомочной гонии семьи и принять на общественный счет штата как символическое существо(вание) = дело американского социума в целом. В этом же сюжете между гонией и ургией понятен и недавно принятый в Сан-Франциско закон о праве на достойную смерть: волей свободного «я» своего отказаться от медицинской помощи.

Однако все, что я описал, – это, так сказать, «Ветхий Завет» Америки. Сейчас же налицо признаки «Нового Завета»: развивается уважение к Природе (правда, тоже эгоистически: понимая в «экологии» ее как «окружающую среду» нашего, человечьего существования, а не как священную сущность, исполненную смыслов…). И феминистское движение, уважение к меньшинствам, принцип качества жизни, а не количества богатств. Это начало переоценки традиционной американской шкалы ценностей, национальная самокритика…