Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

бывали? Нет? Так вам надо ехать туда, а потом в Ниццу». Барыни принимают это как обычный вагонный разговор и на него никак не реагируют, а Попов все сильней их убеждает, говоря, что такой компании им никогда не найти, и что нечего им и думать, что, конечно, они едут! Барыни совершенно резонно объясняют, что билеты у них до Ниццы и ни о какой поездке они и не мечтают по Италии. Но Константин Семенович уж ничего не слушает, говорит, что все это ерунда, а они едут в Италию. Мы смотрим и не знаем, где шутка, где правда, а шампанское льется рекой, у нас головы идут кругом. Приходит лакей и почтительно докладывает, что это последняя бутылка. Все шампанское, что было в вагонном запасе, мы выпили, и нужно было идти на отдых, оно сказывалось и в ногах, и в голове. Мы трое поблагодарили за угощение и ушли. В Венеции нам была пересадка ночью, мы перебрались в другой вагон и улеглись спать.

Проснувшись утром в Милане, мы своих спутниц и не вспомнили. Только месяца через полтора в русской церкви в Ницце кто-то тронул меня за руку при выходе, смотрю: брат ты мой! – наши спутницы. Тары да бары, а они и рассказывают нам последствия нашей вагонной попойки. Константин Семенович их в покое не оставил, выманил у них багажную квитанцию и своему комиссионеру, ехавшему с ним, велел переписать ее на Рим и телеграфом заказать в Венеции спальные места туда же. Барыни и пискнуть не успели, как все было готово. Он же уверял их, что такой случай у них в жизни не повторится, чтобы они ему доверились и что им ничего это стоит не будет – и так их уверил, что они ему покорились.

И действительно, с Венеции начались с ними невиданные чудеса. Пришли какие-то люди, перетащили их вещи в спальный римский вагон. В ресторане их кормили, а счетов не подавали. Приехали в Рим – там опять какие-то люди схватили их багаж, усадили в прекрасную карету и доставили в какое-то палаццо, лестницы были уставлены растениями, тут же оказался и Попов с Изгарышевым. Начались поездки по развалинам, по музеям, по театрам, обеды, целая феерия, прошло так дней пять. Попов говорит: «Ну, барыни, теперь прощайте, нам в Неаполь пора, там нас ожидает пароход, надо нам ехать. А вот вам мой человек, он обязан проводить вас в Неаполь и там вам все показать, когда покончите с Римом, а вот вам и программа, что тут делать надо». Они уехали. А барынь еще две недели возили по Риму и Неаполю, а потом уж, когда совсем замучились, получили билеты до Ниццы, куда и прикатили, вспоминая как о сне – и действительно, вся эта канитель не стоила им ни копейки.

Таков был этот «Рокамболь». От отца [и дяди] он получил громадное состояние, пропустил его на невероятно широкую жизнь, семь раз был женат и постоянно разводился. Одной жене подарил дом на Смоленском бульваре с мраморным фасадом, закругленными флигелями и при нем десятины три земли. Разведясь с ней, дом у нее купил и подарил танцовщице, та, в свою очередь, продала его М. А. Морозову.

Тем временем Константин Семенович[175] выстроил на Кузнецком Мосту громадный Поповский пассаж, оказавшийся темным и дохода не приносившим. Там я у него был на балу, который он устраивал служащим Поповского товарищества. Было человек 400 народу, и шампанское лилось не хуже, чем в вагоне. От таких кровопусканий отцовский капитал прогорел, а тем временем он выписал китайцев и начал на Кавказе культивировать чай. Дело внове не шло, а завел он его по своему масштабу. Сыпал туда деньги, пока дело с места не сдвинулось. К этому времени все у него было заложено и перезаложено, но кавказские чаи стали выручать, да и поповское дело стало приносить невиданные дивиденды, и он опять воспрянул капиталами, дух же у него никогда не падал. Мы же наткнулись на него в период возрождения.

Кажется, когда мы уезжали [из России], он еще был жив, но должен был быть очень старым человеком. Вернувшись из Китая, он привез целую гору образцов китайской художественной промышленности, которую и подарил Строгановскому училищу. Оно принуждено было отвести пять залов, чтобы из этих вещей устроить интереснейший Китайский музей. В своем роде это русский богатырь на поприще торговли и промышленности. С легкой руки Константина Семеновича на Руси появился свой чай. За ним пошло удельное ведомство и другие предприниматели, а теперь все это пойдет прахом. Но не будем терять надежды, авось Константин Семенович не последний великан, еще и новые такие народятся. Ширь и удаль всей его природы как бы отвечает шири нашей родины, и здешняя европейская мелюзга не может ее понять.

Сергеевы

В этот же период в Москву переселилась из Пензы семья Сергеевых. Они тоже были родственники Шапошниковых[176]. Сергеевых было два брата. Николай Петрович[177] имел чайную фирму. Был он громадный рыжий человек, красный, здоровый. Торговля его помещалась в том самом амбаре, который потом перешел к нам от В. А. Бахрушина, купившего его у разорившихся наследников Сергеева. Николай Петрович занимал должность купеческого старшины в Москве. Видел я его всего раза два и ничего о нем не знаю. Одно только всех удивило, что этот колоссальный по силе человек, попав в Крым, заразился чахоткой и в шесть недель отдал душу Богу.

Брат его, Алексей Петрович[178], устроил в Пензе бумажную фабрику, шедшую очень хорошо. Он увлекся покупкой имений и вообразил, что, зарвавшись на этом деле, разорил себя, почему и пустил себе пулю в лоб. После него осталась жена, Варвара Захаровна. Говорили, что она была из гувернанток и что не одни имения привели ее супруга к печальному концу, что и на ней лежит часть этого греха. Но так это или иначе было, кто это мог знать? А болтовня такая была. У Варвары Захаровны на руках осталось две дочери – Оленька и Катенька – и два сына – Петя и Володя. По годам эта компания подходила к нашей, и завелось знакомство. Дела их оказались несколько запутанными, но состояние было очень большое, и Варвара Захаровна, поселяясь в Москве, купила себе чудесный особняк на Никитской. Особняк князей Оболенских, но не особенно большой. Дом был отделан чудесно.

Варвара Захаровна была настоящая дама с удивительными манерами держать себя, только