Украина. Геополитический миф - Андрей Андреевич Медведев

<…> у нас есть класс, способный мгновенно разнести революцию по разным концам России. Этот класс после крестьян сильнейший в государстве, и он пропитан глубоким и сознательным недовольством. Он имеет крепкие корни в почве, и его не нужно организовывать, потому что он организован самостоятельно и довольно тесно путем общественной службы и постоянного интеллектуального общения. Мне не нужно называть его. Этот класс известен в радикальском мире под кличкой «либералов», причем он предполагается однородным по убеждениям и отождествляется с чисто буржуазными либеральными партиями, какие нам известны за границей.

В либеральной матрице у России нет никакого особого пути и православие равно мракобесие, а сильная власть — это уже почти диктатура, и Россия сама по себе не самоценна. Вот Украина — да. Украина в сознании русских либералов еще в 19 веке была такой вот «не Россией», свободной, прозападной страной. При том, что и сейчас, и тогда русская интеллигенция демонстрировала вопиющее, дремучее невежество в украинском вопросе, в истории Украины/Малороссии, кормясь дикими мифами, вроде упомянутой «Истории русов…» Историк Николай Ульянов замечал, что Чернышевский может считаться образцом такой безграмотности, а в целом либеральная пресса всегда была на стороне украинофилов. Позволю привести весьма пространную цитату.

Ничего не знавший о Малороссии, кроме того, что можно вычитать у Шевченко, а о Галиции ровно ничего не знавший, он выносит безапелляционные и очень резкие суждения по поводу галицийских дел. Статьи его «Национальная бестактность» и «Народная бестолковость», появившиеся в «Современнике» за 1861 г. обнаруживают полное его незнакомство с местной обстановкой. Упрекая галичан за подмену социального вопроса национальным, он, видимо, и в мыслях не держал, что оба эти вопроса в Галиции слиты воедино, что никаких других крестьян там, кроме русинов, нет, так же как никаких других помещиков, кроме польских, за единичными исключениями, тоже нет…

Нападая на газету «Слово», он даже не разобрался в ее направлении, считая его проавстрийским, тогда как газета была органом «москвофилов». Зато те, что подбивали его на выступление, отлично знали на кого натравливали. Получив в 1861 г. первые номера львовского «Слова», он пришел в ярость при виде языка, которым оно напечатано. «Разве это малорусский язык? Это язык, которым говорят в Москве и Нижнем Новгороде, а не в Киеве или Львове». По его мнению, днепровские малороссы уже выработали себе литературный язык и галичанам незачем от них отделяться. Стремление большинства галицийской интеллигенции овладеть, как раз, тем языком, «которым говорят в Москве и Нижнем-Новгороде» было сущей «реакцией» в глазах автора «Что делать?». Русская революция, таким образом, больше ста лет тому назад[10], взяла сторону народовцев и больше чем за полсотни лет до учреждения украинского государства решила, каким языком оно должно писать и говорить. Либералы, такие как Мордовцев в Санкт-Петербургских Ведомостях, Пыпин в Вестнике Европы, защищали этот язык, и все самостийничество, больше, чем сами сепаратисты. «Вестник Европы», выглядел украинофильским журналом. Господствующим тоном, как в этом, так и в других подобных ему изданиях, были ирония и возмущение по поводу мнимой опасности для целости государства, которую выдумывают враги украинофильства. Упорно внедрялась мысль о необоснованности таких страхов. По мнению Пыпина, если бы украинофильство заключало какую-нибудь угрозу отечеству, то неизбежно были бы тому фактические доказательства, а так как таковых не существует, то все выпады против него — плод не в меру усердствующих защитников правительственного режима. Украинофильство представлялось не только совершенно невинным, но и почтенным явлением, помышлявшим единственно о культурном и экономическом развитии южнорусского народа. Если же допускали какое-то разрушительное начало, то полагали его опасным исключительно для самодержавия, а не для России.

После принятия, например, Эмского указа русская либеральная общественность отреагировала протестами, демонстрациями против указа, а либеральная пресса вовсю клеймила режим. Известен случай, когда знаменитый лингвист, профессор Орест Миллер на собрании плакал оттого, что «нашим южным братьям не дают Божьего слова читать на родном языке». Хотя всем было понятно, что указ направлен прежде всего на пресечение ввоза пропагандистской литературы из Галиции. А о том, как «ущемляли» украинский театр, я уже писал выше. Когда указом Николая II была учреждена Государственная дума, то все попавшие в нее левые и либеральные партии однозначно встали на сторону украинофилов. Милюков, Керенский, Кокошкин — все будущие члены Временного правительства поддерживали украинские партии и движения. Известный украинский деятель Александр Шульгин, инициатор создания Союза украинских студенческих землячеств в России, писал про Милюкова, что «мы ему всегда будем признательны за его выступления в Думе».

Сочинения Михаила Грушевского, эта многотомная русофобская подделка истории Украины-Руси, печатались на русском языке и продавались в Петербурге, их читали, и никто не видел в этом проблемы. Более того, серьезные историки относились к творчеству Грушевского вполне снисходительно. Его будто не замечали, хотя любой специалист по истории Древней Руси и Великого княжества Литовского мог без труда развенчать теорию Грушевского. Например, Венедикт Александрович Мякотин, русский историк, один из лучших специалистов по истории Малороссии и Польши, автор статьи «Казачество» в словаре Брокгауза и Эфрона, прекрасно понимал, что измышления Грушевского — это невероятный бред с точки зрения науки. Но Мякотин был либералом, социалистом, не раз арестовывался полицией, и поэтому украинскому движению крайне симпатизировал. Критиковать украинскую идею он стал лишь в эмиграции в Праге, после революции.

Понятно, что профессура видела и труды Грушевского, и рассуждения других, совсем ныне неизвестных сторонников независимой Малороссии, хотя в начале 20 века слово «Украина» уже начало широко входить в общий лексикон. Но в среде интеллигенции, причем не только либеральной, считалось дурным тоном критиковать кого-либо, кто находится по любым причинам в оппозиции к власти. Любой критикующий мог подвергнуться остракизму и осмеянию — вот ведь непрогрессивный «ученый жандарм»; так, например, в открытую травили Тимофея Дмитриевича Флоринского, русского ученого, слависта, одного из лучших византологов. Василий Зеньковский, русский религиозный философ, богослов, культуролог и педагог, писал о нем, выражая ту самую либеральную снисходительно-надменную точку зрения:

Припомним, однако, ту жестокую борьбу, которую вел покойный проф. Т.Д. Флоринский (мой коллега в Киевском университете) за то, чтобы признать украинский язык не особым языком, а особым «наречием», что филологически, конечно, стоит рангом ниже. Надо признать, что с строго научной точки зрения вопрос, является ли «украинска мова» языком или наречием, может быть решен и в одну, и в другую сторону: помимо самой условности терминологии и за одно, и за другое решение есть солидные объективные аргументы. Но из филологической сферы этот спор — ещё до революции [в 1900-х гг.] — был перенесен