Политическая история Римской империи - Юлий Беркович Циркин

Необходимость направить значительное войско в Иудею потребовала новых расходов. Чтобы не допустить присоединения к восстанию восточных царьков, им были посланы щедрые подарки. Все это усиливало экономическое напряжение, которое не могло не влиять и на политику, и на настроение. Но Нерон не обращал на все это никакого внимания. Оставленный им в Риме его доверенный вольноотпущенник Гелий писал императору, напрасно умоляя его быстрее вернуться в столицу, чтобы заняться римскими делами. Нерон, упивавшийся приемом в Греции, решительно отказывался покинуть эту страну. Впрочем, вполне возможно, что двигал им и некоторый политический расчет: стремление обеспечить себе поддержку в Греции и вообще грекоязычном мире в случае резкого обострения положения в западной части государства. Не добившись возвращения императора, Гелий в начале 68 г. вопреки всем инструкциям сам приехал в Грецию и умолил принцепса вернуться, устрашив его слухами о заговоре.

Возвратившись, Нерон вступил в Рим как триумфатор. Он въезжал в город на триумфальной колеснице Августа, одетый в пурпурный плащ, с полученными им победными венками, а другие венки, как некогда трофеи, несли перед ним. Первый и последний раз триумф справлялся не за военные победы, а за успехи в состязаниях. После окончания триумфального шествия Нерон принес жертву не только Юпитеру, как это было издавна принято после триумфа, но и Аполлону, подчеркивая артистический, а не военный характер триумфа. Это окончательно подорвало репутацию императора. И Нерон вскоре за это расплатился.

Ранний принципат. Его основные черты. За 54 года, прошедшие после смерти Августа, на римском троне находились четыре императора. Тиберий, Калигула и Клавдий принадлежали к роду Клавдиев, а Нерон вошел в этот род. Но затем все они по усыновлению вошли в род Юлиев, поэтому первую династию, правившую Римской империей после смерти Августа, называют династией Юлиев-Клавдиев. Все четыре принцепса этой династии были очень разными людьми по своему характеру: умелый и опытный, угрюмый и подозрительный Тиберий; безумный Калигула; добрый, как будто бы безвольный, но в то же время весьма целеустремленный Клавдий; патологически жестокий, легкомысленный и развратный Нерон. Но для всех них характерно одно — все они прибегали к террору как средству урегулирования своих отношений с обществом и особенно с сенатом. И возникает вопрос о причинах этого явления.

Прежде всего надо подчеркнуть, что власть принцепса была личной и теоретически чрезвычайной. Принцепс — не монарх милостью богов, а первый гражданин и сенатор, соединяющий в своих руках ряд магистратских и промагистратских полномочий, которые, в отличие от республиканского периода, были не временными, а пожизненными. Теоретически принцепс не наследовал власть, а избирался каждый раз сенатом. Такой личный характер власти вел и к личным формам противостояния. Теория входила в противоречие с практикой, и оно разрешалось террористическим способом.

С другой стороны, сенат, опять же в теории, оставался высшей властью в государстве, наглядным ее воплощением. Более того, после переноса в него выборов магистратов он еще больше укрепил свое положение. На деле же сенат находился под довольно сильным контролем императоров. Порой он пытался превратить теорию в практику, но не имел для этого никаких реальных сил, так как армия ему не подчинялась, а финансовую власть он делил с императором, практически постепенно теряя ее, поэтому терпел поражение в своих попытках. Создавалась любопытная и весьма невыгодная для сенаторов психологическая коллизия. Каждый сенатор мог считать себя вполне равным принцепсу, которого он избирал, но в действительности его положение и как сенатора, и как просто человека полностью зависело от императора. Тот, опираясь на свои полномочия в надзоре за нравами или, как Клавдий, беря на себя официально полномочия цензора, мог в любое время под любым предлогом убрать его из сената, а совершенно расплывчатое обвинение в оскорблении величества вело к лишению не только положения, но и жизни. Многие сенаторы и финансово зависели от принцепса. Отсюда характерное для сенаторов того времени соединение высокомерия и безудержного раболепия. Сенат как орган мог противопоставить себя принцепсу, но каждый сенатор в отдельности полностью зависел от воли императора. Тем не менее каждый знатный сенатор мог считать себя и в глубине души явно считал столь же достойным власти, как и нынешний принцепс. Но осуществить это желание он мог, только устранив правящего императора. Результатом стали многочисленные заговоры, вызывавшие ответные репрессии.

Каждый раз, когда к власти приходил новый принцепс, возникала надежда на соединение теории и практики. Сенат, пользуясь еще не окрепшей властью нового главы государства, принимал все меры к установлению с ним партнерских отношений. А тот, в свою очередь, еще не чувствуя себя достаточно уверенно, предпочитал не рвать отношения с сенатом, имевшим большой авторитет в римском обществе. Это и вело к весьма любопытной закономерности: все четыре преемника Августа начинали свое правление с довольно либеральной политики, но затем противоречия обострялись. Сенат по-прежнему хотел быть высшим законодательным органом, видя в принцепсе лишь исполнителя его решений, а принцепс, укрепившись у власти, стремился неограниченно ею пользоваться.

Две силы, сенат и принцепс, были двумя противоречивыми частями одной политической системы. Сенат, не имея, как уже говорилось, реальной силы, не мог ликвидировать принципат как таковой, а мог только с помощью заговоров уничтожить конкретного правителя, чтобы поставить на его место другого, казавшегося более подходящим. События 41 г., когда сенаторы всерьез задумались над возможностью ликвидации принципата, но были вынуждены уступить преторианцам, наглядно показали, что ни о каком возвращении к республиканской эпохе речи быть не могло. Принцепс, в свою очередь, не мог разогнать сенат, ибо тот был воплощением римской государственности, и римское общество к его ликвидации было совершенно не готово. Он мог только изменить состав сената, убирая из него тех деятелей, которых считал наиболее опасными. Другой путь — пополнение сената своими сторонниками из числа всадников, муниципальной элиты Италии и провинциальной знати. Это облегчалось физическим уменьшением членов старой знати. Если в конце республиканской эпохи в сенате заседали представители около 50 фамилий, имевших древнейшее происхождение, то во времена Клавдия их было уже очень немного. Все больше сенаторов происходило из муниципиев Италии. Увеличилось в сенате и число выходцев из провинций (при Нероне их было приблизительно 50 человек). Но сенат еще обладал большой способностью к сопротивлению всем попыткам принцепсов и поглощению новых сенаторов в своей среде. Да и выходцы из италийских муниципиев чувствовали себя настоящими римлянами, не менее достойными, чем представители старинных римских родов. Против расширения сената за счет провинциалов выступал и римский плебс, зараженный всеми предрассудками