Пария - Энтони Райан

На самом деле этому воспоминанию я старался уделять меньше внимания, чем прочим, такое оно вызывало отвращение. А ещё направляющая рука Сильды до сей поры обычно вела меня другими путями.

– Мертвецы, – сказал я, поморщившись от воспоминаний. – Они висели слишком далеко, и уже сгнили, не узнать, но я уверен, что одна из них была женщиной…

Я замолчал, и мой внутренний взор задержался на длинных волосах, которые развевались на голове, словно рваный вымпел. Мне часто казалось, что у них был медный оттенок, но это могло быть просто игрой утреннего солнца.

– Должно быть, это она, – сказал я, хотя мой голос окрасился новой неуверенностью, которая разрослась ещё сильнее от следующих слов Сильды.

– Почему? – спросила она. – Потому что ты так предположил? Неужели ты ещё не понял, что мир не всегда соответствует твоим предположениям? За эти годы ты много рассказал мне о Лорайн, хотя я подозреваю, что твоё отношение к ней глубже, чем ты признаёшь. Так всегда бывает со страстями и глупостями юности: за этот самообман нам стыдно в дальнейшей жизни. Помни, чему я тебя учила: прорубайся через обман и увидишь правду.

Я расфокусировал взгляд, следуя её урокам по целенаправленному размышлению. Сначала вызови самое старое воспоминание. Иди по его следу. Когда я впервые увидел Лорайн, на её лице, когда она смотрела на маленького хнычущего оборванца в лесу, было что-то среднее между улыбкой и гримасой. «Тебе повезло, юноша», сказала она, когда мы добрались до лагеря, и повела меня в укрытие, которое делила с Декином, «Буквально позавчера мы встретили очень щедрого торговца тканями. Надо ведь тебя нормально одеть, да? Нельзя расхаживать везде вот так. Все вокруг будут болтать».

Услышав это, остальные бандиты тогда рассмеялись, и теперь мне пришло в голову, как искусно Лорайн провоцировала их юмор, часто в пику невесёлому настроению Декина. Вслед за этим расшевелились и другие воспоминания о том, как сильно она нравилась другим, как ловко у неё получалось завоёвывать дружбу новоприбывших. Женщины становились ей как сёстры, а мужчины – как братья, или же как обожающие, но вечно разочарованные поклонники, поскольку никто не осмеливался тянуть лапы к женщине Декина. Все его боялись, а некоторые даже любили, как язычники любят мстительного бога, но Лорайн им нравилась, они её слушали и следовали её советам. Теперь я понимал, что это была её банда в той же мере, что и его.

В конце концов след памяти привёл меня к безумному плану Декина захватить герцогство посредством кровавой резни. Какой бы хорошей актрисой ни была Лорайн, но ясно, что принимать участия в этом она не хотела. Отсюда и соверены, которые она уронила в мою ладонь, и от которых я отказался, но были и другие ладони, например, Тодмана.

– А может быть, сколько-то соверенов упало в её ладонь, прежде чем они упали в мои, – пробормотал я вслух, а мысли тем временем двигались по неизведанным ещё дорогам.

– Чьи соверены? – спросила Сильда голосом тихим и настойчивым, как всегда, во время этого ритуала. – Когда и где?

– Были случаи, когда она могла ускользнуть, – сказал я. – Наверное, она имела представление, что планировал Декин, ещё до того, как меч разрубил шею его отца. О том, что герцог переметнулся, мы впервые узнали осенью. А это всегда напряжённая пора. Лорайн могла найти кучу возможностей отыскать человека шерифа или лесника, заплатить взятку, передать записку, пообещать предательство в ответ на вознаграждение или гарантии освобождения, когда план Декина заведёт нас в катастрофу. Но всё равно, ей пришлось бы получить ответ и отправить другое послание, чтобы убедиться, что засада будет именно в Моховой Мельнице.

Я почувствовал, как на лице появилось привычное безучастное выражение, когда мозги начали выдавать заключения:

– Эрчел, – сказал я. – Когда Декин отослал его с Леффолдской поляны собрать родню, Лорайн наверняка передала с ним сообщение и обещание его дяде, если тот подыграет. Без Декина восточные банды наверняка стали бы богаче, и вскоре там, возможно, появился бы новый король леса. Но… – моё спокойное лицо сердито дёрнулось, – … голова на стене…

Мысли о замке Дабос потащили мой разум в сторону таверны и солдат. А оттуда оставалось лишь несколько отвратительных шагов до позорного столба.

– Нет, – сказала Сильда, прочитав на моём лице колебания – инстинктивную попытку отступить от страданий и безрассудной ярости, которую они вызывали. – Твои мысли завели тебя туда не без причины. Следуй за ними.

И, разумеется, они привели к боли, унижению, жжению дерьма на свежеоткрытой ране, натёртым запястьям, скованным железом, и к тому, как мне хотелось вцепиться в своих мучителей, в лорда Алтуса… Когда он показался в поле зрения, поток моих мыслей замедлился. Этот насмешливо-презрительный тон, которым он рассказывал свою историю… историю, в которой содержалась краткий кусочек огромной важности. Слова просочились из болота изнеможения и мук, которые утопили их, но не совсем. Не потащу я тебя и на суд к новому герцогу, – сказал он. Та сука, которая ему так нравится, наверняка подтвердит твоё участие в банде Декина…

– Та сука, которая ему так нравится, – пробормотал я. – Та сука… Там на стене была не Лорайн.

– Нет, – сказала Сильда. – Вряд ли она.

Спокойная уверенность в её голосе заставила меня удивлённо посмотреть на неё, и я понял:

– Вы знали.

Она ответила лёгким пожатием плеч, отчего во мне вспыхнул знакомый гнев:

– Всё это время, – сказал я, не в силах скрыть негодование в голосе.

– Не совсем. Но точно с первого раза, как ты целиком поделился своей историей.

– Так почему просто не сказали мне?

– Ты согласился с тем, что я твой учитель. Какой урок ты бы получил, если бы я сказала тебе ответ, прежде чем ты научился правильно задавать вопрос?

Я сдержал возражение и отвернулся, пытаясь перенаправить свой гнев на более заслуживающие цели. Лорайн. Тодман. Эрчел и его грязная родня. Лорд Алтус. Список всё длиннее. И я выбью нахуй каждое имя. Растущая ярость наверняка отразилась на моём лице, поскольку Сильда протянула руку и прижала к моей щеке. Прикосновение вышло прохладным и успокаивающим.

– Понимание должно приносить мудрость, – сказала она. – Но оно утонет, если ты станешь потворствовать гневу.

– Она его продала, – проскрежетал я. – Человека, которого любила.

– Человека,