Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

люди» Шукшина, «Ревизор» и «Прошлым летом в Чулимске» Вампилова, «История лошади» и др. На этом-то пике и попыталось партийное начальство избавиться от «неудобного» режиссера. В 1976 году Товстоногова пригласил на беседу завотделом культуры Ленинградского обкома Ростислав Николаев и в завуалированной форме предложил ему подать заявление об уходе.

– «Одна ошибка – это ошибка, две ошибки – две ошибки, три ошибки – линия», – напомнил подручный Романова цитату из Ленина и развил свою мысль. – А у вас в театре четыре: «Прошлым летом в Чулимске», где персонаж не знает, что у нас советская власть; «Энергичные люди» про жуликов и пьяниц; «Три мешка сорной пшеницы», о котором «Ленинградская правда» вам все сказала; «История лошади», реакционная толстовщина вместо Толстого как зеркала русской революции… Ваш плюс – «Протокол одного заседания», это – исключение. Вы сами этот спектакль не цените.

Разумеется, ставимую во всех театрах в обязательном порядке бездарную пьесу Гельмана с ложным «конфликтом» о том, как честные рабочие отказываются от «незаслуженной», с их точки зрения, премии, Товстоногов ценить не мог, хотя официально и оправдывал ее появление на сцене своего театра.

Финал этого драматического момента оказался неожиданным. С должности вскоре был снят сам Николаев. А Георгий Александрович остался на посту.

Владимир Иванович Немирович-Данченко говорил, что театр – это компромисс. И, находясь в постоянном, пусть и непрямом, конфликте с властью, Товстоногов обязан был в то же время идти на компромиссы с нею, соблюдать правила игры. Таким компромиссом был упомянутый «Протокол одного заседания». Таким же – впервые поставленный в Тбилиси, а затем реанимированный в БДТ к очередной годовщине октябрьского переворота спектакль «Кремлевские куранты» Николая Погодина. Зрителям особенно запомнился пролог с силуэтом Спасской башни, огромные часы которой замерли. Казалось, что в мертвой тишине остановилось само время. Когда же в итоге стрелки пошли, это символизировало начало новой эры, советской… На Сергея же Юрского в этом революционном панегирике произвело впечатление лишь одно: «Я посмотрел “Куранты”. Не скажу, что Смоктуновский потряс меня. Однако… много я видел Дзержинских, но такого… никогда. Много я видел разных артистов, но этот был особенный. Чтобы главный чекист так тихо говорил, так задумчиво и неуверенно смотрел в пол – это ж надо такое выдумать!»

Самому Чацкому – Юрскому пришлось сыграть главную роль в пьесе Леонида Рахманова «Беспокойная старость», известной благодаря фильму Александра Зархи и Иосифа Хейфеца «Депутат Балтики» и уже более тридцати лет кочевавшей по сценам всего СССР. В БДТ эта постановка была приурочена к столетию «вождя мирового пролетариата».

«Как все это больно сейчас вспоминать… – писала Дина Шварц. – Как все было ненатужно, легко, без предварительных расчетов, с неосознанием риска… Думали, мечтали, перебирали, словно жизни впереди было – сотни лет. Был Дом, театр, где и ошибиться не страшно, были громкие триумфы, неудачи, полуудачи… И казалось, что все еще впереди, а талант режиссера найдет выход из самого сложного положения. Бесконечные мысли и “думанья” сочетались с легкостью, даже с легкомыслием и с привычкой к риску, без которого нет творчества».

Товстоногов серьезно переделал пьесу, сломав сопротивление автора.

«БДТ не прокламирует новаторства в этой постановке. (Как и вообще его не прокламирует.) Но как изменилась пьеса! – восклицал критик Свободин. – Жанр будущего спектакля был определен Г. А. Товстоноговым как трагедия. Неторопливая внешне трагедия крупнейшего ума и характера… трагедия и житейского одиночества, и разрыва со своей средой. Трагедия старости. <…>

Что же было руководящей идеей в такой работе над пьесой? Раньше всего – позиция. Для того чтобы ее вот так стало видно, ее надо иметь! Второе – непременное желание создать произведение искусства, которое не уронило бы репутацию театра.

Работа БДТ над “Беспокойной старостью” поучительна. Взяв старую пьесу, театр отнесся к ее постановке с редкостной серьезностью. Создан спектакль сдержанный, элегантно “старомодный”, гармоничный. Спектакль, в котором ясность и определенность общественной мысли, взгляда на историю, на день сегодняшний изначально соединены с художественностью».

Таким образом, Георгий Александрович создавал спектакль не про революцию, а опять-таки – про людей. Про стареющего интеллигентного, пытающегося заново постичь уроки истории профессора Полежаева, роль которого была отдана молодому Юрскому, сыгравшему ее совсем иначе, чем некогда Николай Черкасов. Надо отметить, что эта пусть и «модернизированная», «очеловеченная», но все же весьма «правоверная» пьеса отнюдь не поправила репутацию актера-диссидента в глазах партийного руководства. Съемки фильма-спектакля «Беспокойная старость» были отменены без объяснения причины: уже действовал негласный запрет показывать Юрского по телевизору, длившийся несколько лет. Не знавший об этом Георгий Александрович вызвал актера к себе:

– Сережа, я не понимаю, что происходит, но нам закрыли «Беспокойную старость» и предложили вместо него снимать «Хануму». По тональности разговора я чувствую, что тут какая-то добавочная причина. Это не простая замена. Слишком резко. Что происходит?

Юрский рассказал Товстоногову обо всех своих трудностях с «комитетом».

– Вам надо выйти на прямой контакт, – посоветовал не на шутку встревоженный и огорченный режиссер. – Этот узел надо разрубить. Вы должны задать им прямой вопрос. Если действительно, как вы говорите, ничего не было, а я вам верю, то, может быть, это просто бумажная бюрократическая волокита, нелепый шлейф от того вызова. Вы должны говорить… не отмалчиваться… иначе они могут испортить всю жизнь.

Сергей Юрьевич последовал совету Товстоногова, но это ничего не дало. Позже Юрского пригласили на торжественный вечер в честь 7 Ноября с тем, чтобы он произнес революционный монолог Полежаева, который в фильме произносит Черкасов, но которого не было в постановке Товстоногова. Юрский от выступления отказался, объяснив, что в его роли такого текста нет… Вскоре «вхожий» в кабинеты коллега предупредил актера:

– Тобой недовольны. Этот сказал – он меня попомнит, это у него последний шанс был.

Еще одной, по мнению многих, «расплатой» за Чацкого стала инсценировка «Поднятой целины» Шолохова. В этом случае Товстоногов вышел из положения, сделав «актерский» спектакль – по сути, бенефис одного актера. Гениального и неподражаемого Павла Луспекаева, сыгравшего роль Макара Нагульнова. Это и был спектакль о Нагульнове – почти фольклорном персонаже, фанатичном романтике революции, свято верящем во все ее «идеалы» и собственные фантазии. Богатырь «раззудись плечо» с полудетским сознанием, смешной в своей первозданной наивности удалец. Политика сама собой отодвигалась на задний план, и было просто необычайно интересно следить за блистательной, яркой игрой масштабного артиста.

«Как подробно существовал Луспекаев в длиннющих и совершенно неоправданных, самоигральных моментах Лебедева – Щукаря, – вспоминал один из учеников Товстоногова, Кама Гинкас. – Лебедев превращал свою сцену в эстрадный номер, который имел огромный успех, но с точки зрения правды был абсолютно невозможен, потому что Нагульнов должен был бы его давно расстрелять, Ваня Краско в качестве Разметнова должен был бы его арестовать, но поскольку