История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

подняв оружие против короля, преступили долг верности. Но тем, что в немалой мере возместило бы горечь поражения и не могло не прибавить блеска победе, стала смерть м-ра Гемпдена. Он был ранен в плечо двумя пулями, которые раздробили ему кость, а три недели спустя умер в страшных мучениях, что повергло его партию в такой ужас, словно вся парламентская армия была разбита или совершенно уничтожена.

Многие обратили внимание (ведь после столь важных и знаменательных событий люди часто делают подобные замечания), что Чалгровфилд, где произошел бой и м-р Гемпден получил смертельные раны, был тем самым местом, где он впервые привел в исполнение парламентский ордонанс о милиции и таким образом вовлек в мятеж графство, в котором пользовался огромным уважением. Взятые в тот день пленные все как один утверждали, что когда утром, после нападения принца на их квартиры, поднялась тревога, Гемпден приложил все усилия, чтобы быстро собрать войска для преследования неприятеля и, сам будучи пехотным полковником, присоединился простым волонтером к тем кавалеристам, которые первыми оказались готовы к погоне; когда же отступавший перед ними принц вдруг остановился, и все офицеры сочли, что им следует дождаться подхода главных сил, он единственный выступил против такого решения и, пустив в дело свой громадный авторитет (уступавший лишь авторитету самого главнокомандующего), убедил их немедленно атаковать — столь неудержимо влекла его вперед судьба, желавшая, чтобы Гемпден понес наказание именно там, где годом ранее совершил он свое преступление.

Джентльмен из хорошей бекингемширской семьи, Гемпден унаследовал немалое состояние и отличался редкой мягкостью нрава и изяществом манер. В молодости он страстно увлекался охотой, упражнял свое тело, любил веселые компании. Впоследствии он стал предпочитать общество людей более степенных и серьезных, но сохранил прирожденную бодрость духа и живость характера, а главное — очаровательную любезность в обращении со всеми; хотя лица, находившиеся с Гемпденом в близких отношениях, заметили в нем растущую враждебность к существующему церковному устройству, истолковав ее, впрочем, как неприязнь к отдельным церковникам, порожденную опасением, что некоторые из вводимых ими новшеств могут нарушить общественное спокойствие. Нельзя сказать, чтобы до истории с корабельными деньгами о нем знали или много говорили во всем королевстве; скорее он пользовался известностью и уважением в своем графстве; затем, однако, поступок Гемпдена стал предметом всеобщих толков, ибо каждый желал знать, кто этот человек, дерзнувший в одиночку выступить на защиту свободы и собственности подданных, дабы спасти отечество от грабительских притязаний двора. Пока всюду царило крайнее возбуждение, Гемпден держался с удивительной скромностью и хладнокровием, и потому даже те, кто, выискивая малейшее обстоятельство, которое можно было бы против него использовать, чтобы поколебать его решимость на процессе, внимательно следили за каждым его шагом, принуждены были в конце концов отдать этому человеку полную справедливость. От обвинительного же приговора, вынесенного Гемпдену, несравненно больше выиграл он сам, нежели то дело, которому должен был послужить подобный вердикт, ведь с открытием настоящего Парламента, куда Гемпден был избран как рыцарь от своего графства, к нему тотчас обратились взоры всех англичан, видевших в Гемпдене Patriae pater[32], кормчего, призванного теперь вести их корабль в бурном море, посреди страшных утесов и скал. И я убежден, что никто другой в целом королевстве не обладал в ту пору таким влиянием и авторитетом, такой силой творить добро и зло, как ни одно лицо его звания не имело их и в любую прежнюю эпоху, ибо Гемпден всюду пользовался репутацией честнейшего человека, а его помыслы и устремления были, казалось, столь совершенно подчинены интересам народа, что никакие порочные или своекорыстные виды уже не способны были их извратить.

Гемпден обладал редкой способностью сохранять учтивость и сдержанность в спорах; мысли же свои он высказывал с величайшей скромностью и смирением, как будто, не имея собственных мнений по обсуждаемому вопросу, стремился лишь что-то узнать и усвоить от других; при этом, однако, он столь умело задавал вопросы и, под видом сомнений, выдвигал осторожные возражения, что в конце концов ему удавалось незаметно внушить собственные убеждения тем, у кого, как можно было подумать, он хотел чему-то научиться. Даже на людей, способных устоять перед его силой внушения и распознать в его учтивых речах твердые убеждения, с которыми они сами никак не могли согласиться, он неизменно производил впечатление человека умного и честного. В самом деле, он имел чрезвычайно тонкий ум и обширные дарования, и я не знал другого человека, который обладал бы столь совершенным талантом нравиться и добиваться популярности и столь безграничной способностью увлекать и вести за собой. В первый год настоящего Парламента Гемпден, как можно было подумать, держался умеренных взглядов, скорее сдерживая, нежели поощряя неистовые и безрассудные стремления других членов Палаты. Но люди проницательные и беспристрастные уже тогда ясно видели, что мнимая умеренность Гемпдена проистекала из осторожной расчетливости и понимания того, что условия еще не созрели; они замечали, что многие мнения и предложения на самом деле исходили от Гемпдена, который препоручал их развитие и продвижение другим людям, скрывая до поры свои истинные замыслы, так что часто казалось, что он и не хочет ничего большего, чем уже постановила Палата. Когда же выдвигались крайние предложения, способные в будущем облегчить осуществление планов, почва для которых еще не была вполне подготовлена, Гемпден, убедившись, что большинство коммонеров их поддержит, нередко удалялся до начала голосования, желая показать, что он не согласен со столь явно безрассудными мерами — отчего одни лишь утверждались в мнении о его честности, зато другие питали на сей счет серьезные сомнения. Что же касается первоначального сговора с шотландцами, с целью побудить их к вторжению в Англию, и последующих интриг в их пользу, а также замысла расширить полномочия английского Парламента, то невозможно сомневаться, что Гемпден, самое меньшее, прекрасно знал об этих планах.

После того, как Гемпден попал в число членов Парламента, обвиненных королем в государственной измене, он сильно переменился, его нрав и образ действий стали гораздо более неистовыми, чем прежде, и, впервые обнажив меч, он, вне всякого сомнения, подальше отбросил ножны. Он яростно возражал против мирных предложений, присланных королем из Ноттингема, и столь же решительно выступал против любых мер, которые могли бы способствовать успеху переговоров в Оксфорде. Именно на его усилия прежде всего и рассчитывали мятежники, когда им нужно было предотвратить или сорвать любые попытки склонить к миру графа Эссекса; можно даже утверждать, что Гемпдену они доверяли гораздо больше, чем своему главнокомандующему. В самом начале смуты Гемпден принял командование пехотным полком и впоследствии