Коллаборационисты. Три истории о предательстве и выживании во время Второй мировой войны - Иэн Бурума

class="p1">Люди, знакомые с Ёсико, возмущались, что ее образ в фильмах не имеет ничего общего с действительностью. По словам Хисако Сёдзи, секретаря японского приемного отца Ёсико, она не была манипулятором и не использовала людей в своих целях. Верно скорее обратное: влиятельные люди в японской армии и правительстве использовали ее. Что фильмы, с точки зрения Сёдзи, не смогли передать, так это глубокого одиночества Ёсико: она видела, как каждую ночь та рыдала в своем доме в Даляне.

Идея жертвенности, идеалов мира, преданных злобными милитаристами, пала на благодатную почву. В гораздо большей степени, чем истории о героизме, этот нарратив стал типичным в послевоенной Японии. Японцев, исполненных благих намерений, во главе с миролюбивым императором, который их воплощал, сбили с пути милитаристы. В эту концепцию идеально вписывается постановка «Ри Коран, мюзикл», где Ёсико Кавасима в элегантной военной форме выступает в роли рассказчицы.

«Ри Коран, мюзикл» впервые поставили в Токио в 1991 году в театральной труппе «Сики» под руководством Асари Кэйты, одного из самых выдающихся современных японских театральных продюсеров. Труппа уже прославилась шикарными постановками таких бродвейских хитов, как «Кошки», «Вестсайдская история» и «Иисус Христос – суперзвезда». Асари не был националистом правого толка, который стремился представить Японию в лучшем свете или оправдать ее действия во время войны. Но он работал в сфере развлечений и не хотел задевать ничьих чувств, в том числе и самой Ри Коран – Ёсико Ямагути, которая до сих пор вела активную деятельность. Она ушла из кинематографа, став телеведущей, а потом занялась политикой, вступив в консервативную Либерально-демократическую партию. Я был с ней немного знаком в 1990-е годы, когда она на смеси китайского и японского языков повторяла легенды о своей жизни. Это была миниатюрная элегантная дама за семьдесят с угольно-черными волосами и без единой морщинки на идеально ухоженном лице.

Мюзикл начинается драматично – с танцевального номера, действие происходит в Шанхае сразу после войны. Толпа китайцев требует крови предателей. «Убить! Убить!» – поет хор. «Убить коллаборационистов, продавших нашу родину ненавистным японцам. Убить! Убить! Убить!» Потом на сцене появляется Ёсико Кавасима в великолепной белой форме и рассказывает историю Ри Коран, как она попала под колеса истории и как сама Ёсико стала жертвой тех же трагических событий.

Мы видим Ри перед китайским военным трибуналом. Она тихо поет: «Я любила Китай. Я любила Японию. Я лишь хотела объединить две страны в мире и согласии». И тут судья произносит, что на ненависть нельзя отвечать ненавистью и пришло время примирения.

Ужасы войны не оставлены без внимания. За спиной Ёсико Кавасимы солдаты Квантунской армии исполняют зловещий танец, расстреливая из винтовок мирных китайцев. По всей сцене валяются тела. Мы видим, как император Пу И падает со своего фиктивного трона. Мы видим, как простые японцы страдают от милитаристской политики в стране, а их сыновья вынуждены погибать на войне, обреченной на провал. В другой сцене, срывающей зрительские аплодисменты, мы видим Пу И, которого окружили люди в китайских костюмах, их руки воздеты к небу, в глазах экстаз, они размахивают знаменами пяти рас, существующих в полном согласии, и распевают «Маньчжурскую мечту».

Шоу ставили не ради воскрешения пропаганды Маньчжоу-го. Правых националистов негативное изображение Японии военного времени раздражало. Однако в самом сюжете отчетливо ощущается трагедия, безвозвратно утраченная мечта. Никто в Японии, даже в кругах правых радикалов, не идеализировал вторжение в Китай. Кто-то до сих пор утверждает – отчасти справедливо, – что война в Юго-Восточной Азии была кровавым конфликтом с европейскими колониальными угнетателями и – уже менее справедливо – что японцы сражались за освобождение Азии. Кто-то до сих пор утверждает, будто Соединенные Штаты и другие империалистические державы вынудили Японию вступить в войну. О Шанхайском сражении, не говоря уже о Нанкинской резне, трудно было бы написать песню или поставить танцевальный номер, как и о нападении на Перл-Харбор. А вот Маньчжоу-го сохраняло свой романтический ореол.

Мифы о Ёсико Кавасиме, «жаждавшей мира в Азии», и Ри Коран, «любившей Китай и Японию», до сих пор заигрывают с фантазиями многих японцев. Ни к милитаризму, ни к колониальной ностальгии по даляньским акациям это не имеет никакого отношения. На кону тут нечто более глубинное. Противоречивость идентичности обеих Ёсико по-своему отражает противоречивость идентичности самой Японии. Одна – японка, воспитанная в Китае, вторая – маньчжурка, воспитанная в Японии; обе играли свои роли в поддержке жестокого имперского проекта, обе оказались между Японией и Китаем.

На протяжении большей части своей истории Япония оставалась на периферии, ориентируясь на Китай как на центр цивилизации. Когда унизительные Опиумные войны с Британией в середине XIX века выявили слабость Китая, Япония, пытаясь избежать участи многих азиатских стран, оказавшихся в колониальной зависимости, обратилась к Западу как к новому центру цивилизации. «Покинуть Азию» (Datsu-A) – так звучал лозунг великого либерального мыслителя Юкити Фукудзавы в конце XIX века. Фукудзава восхищался европейским Просвещением. Япония должна была стать могущественной современной и просвещенной нацией, как можно скорее и тщательнее вестернизироваться: западная одежда, западная культура, западная архитектура, западная военная организация – и, конечно, колониальная империя западного типа в Корее, на Тайване и в южной части Тихого океана.

Тем не менее западной страной Япония так и не стала. Покинуть Азию не означало попасть на Запад. Когда в 1919 году Япония, гордый член Лиги Наций, попросила включить принцип расового равенства (не для всех, а для участников Лиги), Австралия и Соединенные Штаты ответили отказом. С этой пощечины началось постепенное переосмысление отношения японцев к Западу. Националисты отвергали символы вестернизации: голливудские фильмы, джаз, политический либерализм. Популяризировалось возрожденное чувство «японскости», зачастую в авторитарном и милитаристском ключе. И оно будет вновь связано с Азией. Но теперь Япония будет уже не периферийной державой, которая платит дань «Срединному государству». Избавив континент от злостных западных империалистов, она станет новым хозяином Азии.

В этом воинственном национализме ощущалась глубокая противоречивость. Несмотря на то, что Япония хотела вернуть Азию азиатам, ее политики и дипломаты все равно мечтали произвести впечатление на западные державы своими современными достижениями и завоевать их доверие как равных. Маньчжоу-го должно было стать образцом азиатской современности, с расовым равенством и новейшими технологиями. Этот колониальный эксперимент, маскирующийся под антиколониализм, должен был положить конец изоляции японского архипелага. Японцы вновь будут азиатами, могущественными носителями передовой культуры, стремящимися к интернационализму, вызывающими восхищение не только у других азиатов, которые должны были быть благодарны им за руководство, но и у западных держав.

Однако азиаты в большинстве своем были так же не готовы принять