Перечитывая мифы - Алексей Геннадьевич Некрасов-Вебер

щурясь от яркого солнца, стал искать, того, кто посмел его покой нарушить. А, увидев, так и застыл, словно врос козлиными копытами в землю. Недвижимый, будто сухой корявый ствол, созерцал Пан красоту нимфы Сиринги. А божественное совершенство смотрело на него удивленными прекрасными глазами, и легкий ветерок шевелил упавшие на мраморные округлости плеч золотистые кудри.

В тот же миг подкравшийся Купидон пронзил сердце повелителя нимф и сатиров. А вторую стрелу шаловливый мальчишка пожалел. Не преобразила любовь испуганный взгляд дочери Артемиды. По-прежнему видела она перед собой уродливое козлоногое существо. И по насмешке судьбы страх, что иногда насылал Пан, поразил и ту, кого любил он теперь больше всего на свете.

По-разному может придти любовь. Иногда, как робкая гостья, постепенно становясь полновластной хозяйкой. А может ворваться как ураган или горный поток. Ослепляя, превращая в раба, принося куда больше горя, чем счастья. Оставляя на кустах клочки шерсти, Пан продирался сквозь чащу, вслед за убегающей нимфой. А она, легкая словно ветер, неслась, почти не касаясь земли, пораженная тем, что люди назовут потом паническим страхом. И вот на пути встал широкий поток. Заметалась по берегу дочь Артемиды. Стала молить о помощи нимфу реки. Сжалилась та и превратила Сирингу в тростник. Но так поспешно и неумело, что не могла несчастная уже больше вернуть свой прежний облик. Мгновением позже выбежал на берег и Пан. Тоже заметался, ища беглянку. Но не было ее не на том берегу, ни на этом. А когда под легким ветерком жалобно зашелестел, тростник, понял он вдруг, что не увидит больше никогда Сирингу…

Как и прежде в теплые летние вечера ходит Пан в окружении нимф и сатиров по лесам и горным долинам. Все также веселятся, предаются любви и пляшут. Но иногда посреди вечного праздника нападает вдруг на него грусть. Оставив свиту, уединяется он где-нибудь на берегу озера или реки. Достает и подносит к губам флейту, из тростника, что срезал, там, где навсегда потерял Сирингу. Далеко разносятся печальные и нежные звуки над водой, лесами, склонами гор. То поет, то плачет флейта. И кажется сатиру, что воскресшая нимфа, приходит к нему, садиться рядом, и подолгу говорят они о том, как могли быть счастливы вместе.

Ларец Пандоры

Получив от Прометея божественный огонь, люди жили, не знаю ни голода, ни страданий, в согласии с природой и друг с другом. Но не нравилось это властителю Олимпа. Жестоко покарав Прометея, затаил он ревнивую злобу на тех, кто с радостью принял дар опального титана.

Истреблять людей Зевс не стал. Слишком много их тогда уже расплодилось. И решил, преподнести им свой дар, через который они накажут себя своими же руками. Призвал Зевс кузнеца Гефеста и велел ему сотворить из глины и воды женщину. Афродите приказал наделить ее неземной красотой, искусством обольщать мужчин, а также коварством и гордыней. Нарекли их совместное творение Пандорой, что значит «всем одаренная».

И вот, впервые открыв глаза, новоявленная красотка, огляделась вокруг. От одного вида обители богов закружилась голова под золотыми кудрями, застучало под тонким хитоном сердечко. А когда увидела сидящего на троне громовержца, обомлела, и даже губки в страстном вздохе раскрыла. Охочий до женских прелестей властитель Олимпа, в тот момент чуть было ее у себя в свите не оставил. Но поймав ревнивый взгляд Геры, тут же вспомнил, зачем все затеял, и велел Гермесу отнести Пандору на Землю в «дар» людям. Как говориться: «С глаз долой из сердца вон!»

Быстрее ветра понесся Гермес. Даже испугаться не успела Пандора, как очутилась на лужайке перед домом, показавшимся ей после олимпийских чертогов убогой хижиной. А ведь это был дворец, где жил правивший в те времена людьми брат Прометея Эпиметий. Из уважения к такому родству, никто его власть не оспаривал, да и не было тогда между людьми ни зависти, ни раздоров. Эпиметий же, как мог, старался править разумно и справедливо.

Вот в тот день, устав от государственных дел, покинул он душный зал, вышел в сад и обомлел! На лужайке перед дворцом стояла неземной красоты женщина. Смотрела по сторонам растерянно, и даже с испугом, но от того казалась еще прекрасней. Забыв обо всем, бросился Эпиметий к незнакомке в ноги. Целовал край хитона, называл богиней, умолял стать его женою.

Пандора, согласилась, хотя и не очень охотно. Но взяла клятву, что если уж назвал богиней, то как богиню и содержать будет. С тех пор началась во дворце другая жизнь. От прежних порядков, рачительности и скромности даже следа не осталось. Все, что имел, и даже не имел, пустил Эпиметий на украшение своих царских покоев. Казалось, исполняя данную клятву, пытается он сравняться в роскоши с обителью олимпийцев. Почти каждый вечер устраивали теперь пиры, где посреди пьяного шума и веселья, восседала на позолоченном троне Пандора.

Видя, как жадно смотрят на нее хмельные гости, чувствовал Эпиметий, будто острым стилетом вонзается в сердце ревность. А супруга еще и масла в огонь подливала. Тому кивнет, этому улыбнется. Замечал царь эти знаки внимания, и приказывал, чтобы «счастливчиков» потом даже на порог дворца не пускали. Всех прежних друзей и советников разогнал. Окружил себя хитрыми льстецами, что в глаза назвали его и Пандору божественной парой, а за спиной о шашнях царицы шептались.

Имели ли под собой почву эти слухи? Вполне возможно. Скучала жена брата Прометея! Как ни старался супруг, не мог сравниться его старый дворец с чертогами Олимпа. Да еще и не выходил из памяти властный взгляд громовержца. В сладострастных мечтах своих видела она, как теплым воском растекается в могучих объятиях Зевса. После чего роль супруги земного царька казалась унылой и скучной. И где уж тут хранить верность!

А Эпиметий старался изо всех сил, чтоб быть достойным Пандоры. Обкладывал народ все новой данью. Ничем не брезговал, чтобы пополнить и тут же потратить дворцовую казну. Вскоре его и супругу начали ненавидеть. Впрочем, Пандору мужчины не только ненавидели, но и желали. Какое-то время гнев сдерживала память о дарах его великого брата. Но долго так продолжаться не могло…

Что стало с царем, поле того, как восставшие ворвались во дворец, доподлинно не известно. Может, растерзала толпа, может быть, успел скрыться. Пандора же, словно драгоценный трофей, переходила от одного вождя к другому. И всюду, словно шлейф, тянулись за ней вражда и раздоры. Свержением Эпиметия смута не закончилась. Вскоре уже все воевали со всеми. А потом и сама