Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

В этой веревке есть что-то символическое. Какая-то незримая связь, как пуповина, связывала Андреева с его матерью на протяжении всей жизни, даже когда ее не оказывалось рядом. Порой она спасала его от смерти. Во время учебы в Петербурге Андреев всерьез думал о самоубийстве. И вот его запись в дневнике в ночь с 21 на 22 октября 1891 года:

Одна только мать удерживает от самоубийства… Жалко мне маму. Бедная она бедная. Ждет меня не дождется, одна, небось, меня теперь во сне видит. Ну, как убить себя? Дождалась, – привезли сына холодного, мертвого. Нет больше сына. Нет больше и жизни. И ради кого убью я эту бедную несчастную, больную маму? Я не могу, не могу.

Сестра Римма приводит рассказ брата о том, как в Петербурге, устав от безденежья, голодный, он пошел к Неве, чтобы утопиться, но вспомнил, что ждет письмо от матери. Вернувшись он увидел конверт, в который было вложено три рубля.

Тема потери любимого сына станет ключевой в творчестве Андреева. Она появится в двух его главных произведениях – “Жизни Василия Фивейского” и пьесе “Жизнь Человека”, а также в пронзительном по трагизму рассказе “Великан”.

В его обширном эпистолярном наследии письма к матери занимают особое место.

Пятьдесят лет, знаешь, это немало, а мы с тобой почти 50 лет вернейшие друзья, начиная с Пушкарной и кончая холодными финскими скалами. На твоих глазах я из Кота в сапогах и узляка[6] превратился в российского писателя, пройдя через пьянство, нищету, страдание; на моих глазах ты из молоденькой женщины стала “бабушкой”, также пройдя сквозь страдания, нищету и проч. И что бы не было с нами, куда бы ни заносила нас судьба, высоко или низко – никогда мы не теряли с тобой самой близкой душевной связи. Приходили и уходили люди, а ты всегда со мной оставалась, всё та же – верная, неизменная, единственная. Я знаю хорошие семьи, где существуют хорошие отношения между родителями и детьми, матерью и сыновьями, но таких отношений, как у нас с тобою, я, по правде, не встречал.

Конец жизни Анастасии Николаевы сложился трагически. Она пережила большинство своих детей.

В 1905 году умерла дочь Зинаида, в 1915-м ушел из жизни сын Всеволод, а в годы Гражданской войны пропал без вести самый младший Андрей. Но ни одно из этих печальных событий не отразилось на ней так, как смерть ее любимого сына Леонида. Так случилось, что именно в этот момент ее не было рядом с ним…

Когда она узнала о его смерти, она сказала: “А я думала, что он бессмертный”.

Любимчик

Детство Андреева до смерти его отца было абсолютно счастливым. Но в его произведениях мы почти не найдем картин счастливого детства, как находим их в творчестве С.Т.Аксакова (“Детские годы Багрова-внука”), Л.Н.Толстого (“Детство”), И.С.Шмелева (“Лето Господне”), А.Н.Толстого (“Детство Никиты”). И даже развернутых картин ранних лет жизни, пусть и тяжелых, как в повести Горького “Детство”, мы не найдем. То ли они не оставили в его памяти ярких воспоминаний, то ли сама его творческая природа противилась тому, чтобы переносить их на бумагу.

Но может быть и третье объяснение, которое представляется наиболее вероятным. После смерти отца и обнищания семьи жизнь Леонида, на которого упала главная забота о близких, была столь горька, что раннее детство виделось ему только прелюдией к этой жизни. В этих счастливых годах было что-то заведомо роковое.

В рассказах Андреева дети – не обеспеченные мальчики, баловни родителей, каким он сам был до шестого класса гимназии. Это забитые нуждой, несчастные существа. Если им и перепадает радость, как в рассказах “Ангелочек” или “Петька на даче”, то очень ненадолго, и заканчивается это всегда плохо. Восковой ангелочек с новогодней елки растает на печке, а кухаркиного сына Петьку заберут с чудесной дачи и вернут в парикмахерскую, где его опять будут бить и заставлять работать, где он будет ночевать в темном углу с таким же, как он, мальчишкой из бедной семьи.

Если и появляется в прозе Андреева барчук, которому ни в чем не отказывают родители, как в рассказе “Алеша дурачок”, то и он не будет счастливым. Перед его глазами вечным укором будет стоять этот Алеша, а Алешу опять-таки все бьют, отнимают у него деньги и тому подобное. В рассказе “Валя” ребенок живет в обеспеченной семье, но у приемных родителей. Родная мать бросила его ради любовника. В конце концов она заберет его, но это будет насилием по отношению к сыну, и совсем, совсем не в радость…

А в более позднем рассказе “Жизнь Василия Фивейского” один ребенок утонет в реке, а второй родится уродом и ничего кроме несчастья родителям не принесет…

Почему же писатель, чуткий к детской психологии и умевший прекрасно ее отображать, не позволял своим маленьким героям радоваться жизни, любить родителей и быть любимым, как было в раннем детстве самого Андреева? Это остается загадкой его творчества.

Леонида в семье любили решительно все.

Самое удивительное – отношение к нему отца, который успел застать его только ребенком и подростком. Брат Андрей вспоминал:

Как-то я сказал Леониду: – Как мне обидно за отцов, которые умерли, когда их сыновья – будущие писатели – еще дети. Отец Толстого умер, когда Левочке было всего 9 лет. И он даже не подозревал… Как жалко, что наш отец умер так рано.

Леонид ответил так:

– Не совсем так. Отец будущность мою предвидел настолько, что я считаю его первым поклонником своего таланта. Не могу сказать, в чем это выражалось явно, но отец как-то выделял меня среди других, и не только одною любовью. Обычно самовластный, резкий, он был со мною уступчив, почти вежлив; какая-то тень почтительности и уважения проскальзывала в его ко мне отношениях…

И если бы он сейчас воскрес и увидал бы, что есть, он нисколько не удивился бы. Скорее даже, что он отнесся бы так: только-то? – я ожидал большего.

Но молодой Андреев однажды задумался, насколько это семейное обожание было благотворным для его воспитания. Вот запись в его раннем дневнике:

Из меня всеми возможными способами готовили барича, удовлетворяя мои самые вздорные желания и отнимая всякий повод к самостоятельному достижению чего бы там ни было. Мой характер проявлялся в капризах. И теперь капризы заменяют характер. Не встречая никогда отпора в своих желаниях, я при первом же