Скрытая перспектива - Роберт Капа

к тому же он очень быстро тараторил по-гречески. Всего мы побывали на двадцати трех кораблях и нагрузились двадцатью тремя национальными напитками. На обратном пути коммодор жаловался на безумных иностранцев, а я чувствовал себя решительно англосаксом.

Днем мы без особых проблем составили караван. Шли в четыре ряда по шесть кораблей в каждом на расстоянии порядка тысячи ярдов друг от друга. Эскорт у нас был тот еще: всего один эсминец и пять крошечных корветов.

Первую ночь на капитанском мостике я продержался без проблем: говорил преимущественно коммодор. Он рассказал, что во время Первой мировой был капитаном эсминца, а потом командовал целой флотилией. То и дело звучали названия вроде Зебрюгге и Галлиполи. Закончив свой рассказ, он спросил, как поживает Лилиан Гиш. Я его заверил, что она по-прежнему в прекрасной форме и что наше с ней расставание может послужить началом большой дружбы.

Первые четыре дня прошли довольно скучно. Я бродил по кораблю, снимая всё и всех от верхушек мачт до глубин машинного отделения, а вечера проводил на капитанском мостике, рассказывая коммодору все, что мог вспомнить из бульварной прессы, которую читал в ожидании приема у дантиста. Я туманно намекал ему, что вообще-то очень молчалив и сдержан, и одновременно дал понять, что был замешан в некоторых голливудских скандалах. А он мне рассказывал морские байки. О том, например, как во время похода в Мурманск его ботинки примерзли к палубе, и он три дня не мог пошевелиться. В открытом море коммодор не пил, но у меня в кармане была фляжка, и я прикладывался к ней, пока он рассказывал свои истории, чтобы не замерзнуть. После полуночи, стоя у перил капитанского мостика, мне порой казалось, будто это стойка какого-нибудь старого бара на Третьей авеню.

Пока что моя «североатлантическая битва» была очень приятной – даже слишком приятной. А команде было совершенно наплевать на мою жажду деятельности. Их, казалось, совершенно не волновало, что статья в «Collier» получится скучной.

На пятый день плавания мы вошли в плотный североатлантический туман. Наш эсминец поравнялся с нами, остановился и подал нам какой-то сигнал. Коммодор обратился ко мне: «Капра, если ты умеешь снимать в тумане, то сейчас тебе покажут твою чертову сенсацию. В тридцати милях прямо по курсу нас поджидает стая волков. Да-да, мы наткнулись на немецкие подлодки».

Несмотря на туман, коммодор решил, что мы должны сменить курс. Видимость упала до нуля: с мостика было не разглядеть даже кормы нашего же корабля, при этом в радиоэфире надо было хранить полное молчание. Связь с караваном – только с помощью туманных горнов. Норвежский танкер, который должен был плыть слева от нас, дал два длинных и три коротких гудка откуда-то справа. Греческий сухогруз, который должен был идти замыкающим в трех милях позади нас, четырежды прогудел ярдах в пятидесяти от нашего бака. Двадцать три гудящих горна нашего каравана, я думаю, было слышно в Берлине. Коммодор в ярости проклинал всех дружественных, нейтральных и союзнических шкиперов. Однако думать о том, насколько велики шансы столкнуться, было некогда: волки нас учуяли, и наш эскорт начал расставлять глубинные бомбы.

Я упаковал свой ценный паспорт и то, что осталось от денег «Collier», в кисет из плащевки и горько пожалел о своем желании сделать статью менее скучной.

Коммодор подал сигнал, означавший, что караван должен рассеяться. Теперь каждый корабль был сам по себе. Время от времени моторы соседних кораблей гудели пугающе близко, но зато разрывы глубинных бомб раздавались все дальше и дальше от нас.

Через двое суток туман сменился совершенно безоблачной погодой. Все 23 корабля были в сборе. Не потерялись даже корабли сопровождения. Мы даже сохранили какое-то подобие каравана, только суда, шедшие в центре, теперь плыли где-то сбоку, греческий корабль был замыкающим, а теперь вырвался вперед, а мы, наоборот, плелись где-то в хвосте колонны.

* * *

На горизонте появилась какая-то точка, которая вскоре начала подавать нам световые сигналы. Наш сигнальщик с невозмутимым лицом доложил: «Сэр, корабль военно-морских сил Великобритании «Harvester» спрашивает, не можем ли мы поделиться с ним пивом».

«Передай, чтобы подошли и получили свое пиво».

Эсминец, сделав пару причудливых кругов вокруг каравана, весело подплыл к нам. На мостике стоял британский капитан с громкоговорителем. «Не ожидал встретить вас, сэр! Удивлен, что все ваши корабли еще на плаву!»

«Не ожидал встретить эсминец британского флота на плаву и без пива!» – парировал коммадор.

«У нас закончились глубинные бомбы, так что добивать немца пришлось пивными бочками!»

* * *

Вскоре после этого на нашей мачте подняли какие-то непонятные флажки. Сигнальщик перевел мне, что они означали: «Для меня было честью идти позади вас, но вернитесь на исходные позиции. Используйте предостерегающие сигналы».

Корабли расшифровали это сообщение. Норвежский танкер едва не протаранил греческий сухогруз. Шведский красавец дал полный назад и исчез из виду. Французы сообщили, что у них сломался паровой котел, и попросили оставить их в покое. Через четыре часа караван наконец собрался и двинулся дальше в составе 22 судов.

Вечером, когда я пришел на капитанский мостик, коммодор не обратил на меня никакого внимания. Я уж было собрался возвращаться в свою каюту, как он ожил: «Кстати, Капра, а ты знаком с Кларой Боу?»

* * *

Оказалось, что британский миноносец напрасно выкинул бочки с пивом – это не помогло: на следующий день немецкие подлодки снова окружили нас. Наш эсминец скрыл караван весьма фотогеничной дымовой завесой и запросил подкрепление. К нам выдвинулся британский морской патруль и, к счастью, вовремя подоспел. Последним штрихом к статье «Североатлантическая битва» для журнала «Collier» стал чудесный воздушный бой между немецким самолетом и британским самолетом-амфибией, проходивший под аккомпанемент зениток, которые при каждом выстреле окутывали все вокруг черным дымом.

К тому дню, когда на горизонте появился маяк Северного пролива, я уже сфотографировал все, что мог, а воображение мое было истощено историями про Голливуд.

Впервые за все время плаванья коммодор не стоял весь вечер на мостике. Он спустился вниз, и я остался наедине с сигнальщиком. Это был тихий человек, не сказавший за все время пути ни одного лишнего слова. Он удостоверился, что коммодор действительно ушел, и прошептал: «Этот старик – отличный мужик, но, – извините, что я так говорю, – некоторые истории, которые он вам рассказывал…»

То, что не все они были правдивыми, меня сильно утешило, но я решил, что мне следует при первой же возможности извиниться перед мистером Фрэнком Капрой.

* * *

Войдя в пролив, мы