За рекой Смородиной. Стихи - Анна Петровна Долгарева

снега, через жгучее злое солнце.

Эпоха выбрала нас. Не забывай меня, мама.

Я не знаю, кто вместо нас вернётся.

«Посудить по признакам по внешним…»

Посудить по признакам по внешним —

Время лета, радости и мира.

Белое сухое и черешня.

В батальоне сняли командира.

Это не конец всему, конечно.

Просто мы любили командира.

Белое сухое и черешня.

Мирная московская квартира.

Просто я вернусь туда, в сухое,

В выжженное, жёлтое, степное.

Пела девочка в церковном хоре.

Вычищали сукровицу с гноем.

Как там всё при новом командире?

Я хотела счастья и ребёнка.

Девочка считала: три, четыре,

Прыгала по классикам к воронке.

«Мальчик спит в электричке и обнимает рюкзак …»

Мальчик спит в электричке и обнимает рюкзак.

Тощий. Нашивка «Вооружённые силы».

Поезд идёт на Лугу. Мелькают овраг,

сосны, болота и вечер пасмурно-синий.

Мальчик в пикселе спит, качаясь, словно бычок,

словно доска кончается. Чай проносят.

Русоголов, острижен и краснощёк,

едет через болота и через осень.

Господи, усыновить бы. Вот всех бы, всех.

Стать бы большой, до неба, и чтоб руками

всех заслонить. Под чёрный болотный камень

речка течёт. Заяц меняет мех.

Осень кончается. Белка тащит орех.

Усыновить бы. Остановить бы. Спи,

пиксельный мальчик. Пускай электричка едет,

дождь проникает к корням деревьев в глуби,

пусть тебе снятся будущие победы.

Славный мой, лопоухий. Туман вдали —

так бы и ехать мимо маленьких станций.

Все мы уже в раю – нам бы в нём остаться.

Чёрные речки да рыбаки у мели.

Дождь вымывает кости из-под земли.

«Белая птица поднимается над сгоревшим домом…»

Белая птица поднимается над сгоревшим домом. Пахнет гарью, и порохом, и чем-то уже знакомым – сладковатым смертным запахом. Слушай; кто мы, кто мы ныне, с нашей молодостью военной; провожала тебя с утра – не ревела, в стены коридора – только – вцепившись, стояла. И молчала, молчала, молчала, молчала, молчала.

Но над сгоревшим домом поднимается белая птица. Здесь в золу и камни втоптаны белые блюдца, самовар блестящий, чашки. Лежит и дымится деревянный стол. Сюда уже не вернутся.

Но поднимается белая птица – выше и выше, и разевает клюв она, и крыльями белыми машет, выше выбитых окон, выше сгоревшей крыши, выше всех тревог и печалей наших. И сердце моё, горячее и живое, дёргается и хочет – всегда с тобою, посреди войны, посреди сгоревшего города, посреди распахнутых глаз, полных горя и голода, посреди военной молодости исковерканной. У сгоревшего дома лежит разбитое зеркало, отражаются в нём белоснежные, кудрявые облака. Белая птица летит, далека она, далека.

«в русском поле растёт одолень-трава…»

в русском поле растёт одолень-трава,

одолень-трава.

постели мне постель,

                  спой мне песню про ямщика,

уложи меня спать-забывать,

грудь в крестах, в кустах – голова,

мёртвой воды налей в гранёный стакан.

в русском поле растёт одолень-трава,

выше пояса плещется одолень-трава.

ничего не страшно отныне мне;

на губах моих – ржа, я дую в дуду,

по земле раскисшей иду-пойду;

много белых грибов уродилось в этом году,

говорила бабка – это к войне.

в русском поле растёт одолень-трава,

хорони меня в одолень-траве,

мёртвая вода течёт в головах,

чернозёмом становится человек.

забывай меня, забывай меня, забывай.

в русском поле растёт одолень-трава.

«Бежал, бежал, бежал, потом упал…»

Бежал, бежал, бежал, потом упал,

А сверху небо крыло миномётом,

Земля передо мной была слепа

И пахла мёдом.

А я не умер, нет, не умер я,

Сказали, будто умер, но не умер,

Стал лёгкий, как кувшинка у ручья,

Почти бездумен.

И призывали женщины весну —

В проёмах окон. Протирали окна,

Чтоб свежий ветер больше не заснул,

Трепал белья полотна.

И пели детям женщины: «Бай-бай,

Спи, милый, станешь красным командиром,

Меня забудешь, папку забывай,

Скачи над миром».

А я не умер, я лежал везде,

Расслаблен был и радостен, безмыслен,

Но кровь была в серебряной воде,

И чёрная земля прокисла.

Под синим небом, под жарой земной

Лежал, и облака – как простокваша.

И крови на два метра подо мной.

И всё то наше.

«Я так боюсь поссориться с тобой…»

Я так боюсь поссориться с тобой —

чтоб это не было последним разговором.

Идёт весна, она идёт, как бой,

по городам, по красным светофорам.

И мы с тобой – мы происходим в ней,

но происходим как бы вопреки

огромной, обступающей войне,

невероятным приступам тоски.

Я так боюсь поссориться теперь —

со всеми, с кем когда-то говорила.

Наш Рагнарёк, и нам его терпеть,

собрав в кулак оставшиеся силы.

Но только нежность побеждает страх.

На небе – красно-синем, цвета мяса,

отчётливо виднеется корабль,

но мы вцепились в землю – в эти трассы,

хрущёвки, и цветочные ларьки,

и станции метро, и магазины,

и это всё живое – вопреки.

И мы с тобой живые – вопреки.

И даже слышен стрёкот стрекозиный.

Пускай она уходит, эта дрянь,

огромная космическая хтонь.

Уйди, от городов моих отстань,

моих любимых никогда не тронь.

А что ещё? Вот мой зелёный двор,

в нём жёлтые цветы и много света.

Я завершаю каждый разговор —