Дядя самых честных правил 12. Финал - Александр Горбов

отказал, послав десяток броненосцев и ударный самолётоносец под началом генерала. В результате Суворов гонял османов в хвост и гриву, получив после победы от Екатерины титул графа Рымникского и чин фельдмаршала. Она пыталась сманить его обратно в Петербург, но Суворов не купился на посулы и вернулся в Алеутское княжество к любимой жене и детям.

В аэропорту меня и Сашку встречал Камбов, глава опричной службы безопасности.

— Дядя Семён!

Сашка с опричником обнялись.

— Привет, юный наследник, — улыбаясь, Камбов похлопал его по спине. — Надеюсь, у тебя было время на тренировки? Смотри, завтра проверю.

— Чем порадуешь, Семён Иванович? — я пожал ему руку. — Есть что-то срочное?

Пока мы шли к автомобилям княжеского кортежа, Камбов доложил обстановку в княжестве. Уже в машине он передал мне папку с краткой сводкой событий за время моего отсутствия.

— Неделю назад прибыли мексиканцы, — усмехнулся он, когда я прочитал бумаги, — и мечтают попасть к вам на аудиенцию.

— И чего хотят наши горячие «друзья»?

Несмотря на то, что я помог южному соседу обрести независимость, мексиканские идальго относились ко мне с недоверием. То ли не могли простить захват Техасщины, то ли подозревали, что я планирую их насильно присоединить. При этом всё время грызлись между собой и уже раз пять меняли королей, устраивая перевороты. Мне даже казалось, что испанцы специально позволили им отделиться, чтобы избавиться от самых неуживчивых и скандальных дворян.

— Не говорят, Константин Платонович, — Камбов усмехнулся. — Вы же их знаете. Делают морду кирпичом и желают общаться только с вами.

— Назначь им на завтра, в первой половине дня.

— А может ещё их помаринуем? Чтобы сговорчивее были.

Я покачал головой.

— Нет времени с ними возиться. Дмитрий Иванович дожал французов, но требуется моё присутствие в Париже.

— Наконец-то! — Камбов ударил кулаком по ладони. — А то сил уже нет терпеть это безобразие. Лично поеду и вычищу этот гадюшник!

Не надо было уточнять, что он имеет в виду. Новый Орлеан, главный город французской Луизианщины, давно был нам как кость в горле. Там гнездились и контрабандисты всех сортов, лезущих в нашу Техасщину, и авалонские резиденты, и там же располагался большой центр работорговли. У нас в Новом Орлеана было что-то вроде посольства, с опорой на которое работали сотрудники Камбова. Но сделать хоть что-то было крайне сложно. И, что хуже всего, наших людей там частенько убивали.

— Там опять что-то случилось?

Камбов поморщился.

— Как всегда, Константин Платонович. А два дня назад наш посол пропал. Кузнецов, помните?

— Чернявый такой? Знаешь что, Семён Иванович, я по дороге в Париж туда загляну. И посла нашего поищу, и кой-кому там внушение сделаю.

— Спасибо, Константин Платонович.

Княжеский кортеж вынырнул из апельсиновой рощи, и я увидел впереди гасиенду. За двадцать лет она почти не изменилась. Только добавилась приземистая башня обсерватории, да опричники на воротах облачились в бронированные экзоскелеты.

Эти хитрые машинки я создал на основе того прототипа, что смастерил для княжны Вахваховой. Экзоскелет давал человеку силу, защищал от магии и пуль и позволял бегать не хуже лошади. Вот только слишком уж сложен и дорог он оказался, армию в такую «броню» не оденешь. Пришлось довольствоваться штучным производством для моей личной охраны.

— Пап, — тронул меня за локоть Сашка, — я тебе сегодня нужен буду? Хотел в Злобино съездить до вечера.

Я не стал спрашивать, что он там забыл. Во-первых, он парень взрослый, и контролировать его нет нужды. А во-вторых, я заметил весёлые огоньки, вспыхнувшие в глазах у Камбова. Всё понятно — Сашка завёл себе в Злобино очередную подружку и мчится повидаться после разлуки. Пусть едет, раз так. Уж кто-кто, а я точно не буду его останавливать.

* * *

Чем дольше я знаю Марью Алексевну, тем чётче понимаю: старость — это в первую очередь состояние ума. Ведь ей уже почти под сотню, с возрастными болячками даже Знаки Тау не могут справиться, а она всё так же деятельна и активна. Медицина княжества — это её детище. Если Таня тянула исследовательскую работу по лечению деланной магией, то старая княгиня создала сеть больниц, медицинское училище и службу скорой помощи. И крепко держала в своих руках министерство здравоохранения.

Под вечер у Марьи Алексевны разболелись колени, и к ужину слуга привёз её на кресле-каталке.

— В Париж, значит, — пожевала она губами, узнав о нашем с Таней скором отъезде. — Ты же в Сорбонне учился, Костя?

Я кивнул.

— Может, заглянешь туда с оказией? Нам бы не помешало переманить оттуда дельных хирургов. Как Знаки ни хороши, а в ранах ковыряться у нас маловато специалистов.

— В университете их искать без толку, — покачал я головой. — Но я знаю, где их искать в Париже.

— Пап, — Александр оторвался от тарелки с бифштексом, — а профессоров из Сорбонны мы можем пригласить? Я помню, ты рассказывал, как тебя учили.

— Боюсь, не поедут. Мы же «варварская страна на краю света». Да и нет особого смысла — у нас учат лучше, чем у них.

Что правда, то правда. В Ангельском университете деланная магия преподавалась на голову выше, чем в Европе. А диплом «деланного инженера» ценился ничуть не меньше дворянского звания.

— Кстати, — княгиня бросила на меня тяжёлый взгляд, — ты завтра чем занят? Будь добр, вернись домой часам к пяти, я хочу тебе кое-кого представить.

— К пяти буду.

Я постарался не улыбнуться, вспомнив, как княгиня представила мне Дмитрия Хвостова. Молодой мужчина приходился ей дальним родственником, да к тому же был женат на племяннице Суворова. В Петербурге его карьера не заладилась, и он приехал искать счастья в Алеутском княжестве. Человеком он был толковым, порядочным, неплохим администратором и трудоголиком. Но был у него один существенный недостаток: он искренне считал себя настоящим поэтом. И на каждое сколько-нибудь значимое событие писал очередную чудовищно длинную оду. Которую непременно пытался зачитать прилюдно.

Если в первый раз это было просто смешно, во второй раз забавно, то в третий я не выдержал. Вызвал его для беседы и прямо заявил:

— Дмитрий Иванович, у меня к тебе серьёзная просьба. Обещай мне не писать больше стихов.

Он вспылил, обиделся и едва не нагрубил мне. Я же убеждал его, что у него другие дарования. Гораздо более сильные, чем стихосложение. А затем поставил ему