Отречение. Роман надиктован Духом Эммануэля - Франсиско Кандидо Хавьер

— Ты помнишь Карусель, июнь 1662 года? Разве это не одна из тех мелодий, что пела Мадлен?

Женщина в раздражении ответила:

— Вне всякого сомнения… Я прекрасно помню бал мадам де Шуази.

Он подошёл ближе. Он казался таким ошарашенным, что прохожие замечали это, несмотря на пугливый взгляд его спутницы. Незнакомца, однако, это менее всего волновало. Погружённый в созерцание певицы, он поддался мягкому очарованию её личности, не заботясь ни о чём другом.

Когда Алкиона уже заканчивала мелодичную песню Старой Кастильи, он подошёл к обоим артистам и деликатно спросил:

— «Сеньорита», знающая столько песен полуострова, может, знает старую испанскую мелодию, которая называется «Аргоннская Каландра»?

— Конечно, и если хотите, я могу вам спеть её.

— С большим удовольствием послушаю её.

Алкиона сказал приёмному брату, как ему начать первые ноты.

— Я не очень хорошо помню её, — сказал скрипач.

— Ну же, Робби, как же так? Это одна из тех первых песен, которым тебя научила мама.

Мальчик с трудом вспомнил и заключил:

— Ах, да, знаю…

Несколько гармоничных аккордов отметили введение неописуемой красоты, и сразу же после этого в религиозном молчании большого собрания раздался прозрачный и бархатистый голос девушки. Возможно, подчиняясь тайным порывам, Алкиона отмечала отдельным духовным очарованием каждый аккорд. Можно сказать, это было меланхолическое пение птицы, затерянной в ночи.

Очень деликатная музыка описывала старинную легенду, пропитанную народной лирикой:

Под покровом дружественной ночи

Эта песня древняя слышна,

Сохрани в душе ты пенье жаворонка,

Птицы, что тебе попалась на пути,

Без гнезда, блуждая в Арагонских далях.

Бедняжка жила в вечной агонии,

В тягостном молчании,

Это образ ностальгии,

В лохмотьях одиночества,

В трауре своего вдовства.

Но в одну прекрасную весну

Бедняжка, полная надежды,

Заметила на закате солнца,

Что к ней медленно подлетал,

С глазами, полными любви,

Её возлюбленный — соловей.

С этого божественного часа

Крохотная певчая птичка,

Блуждавшая от двери к двери,

Стала готовиться к победе,

Она наполнилась жизнью и славой,

В песнях прославляя голубизну неба.

Она играла покоем источника,

Она летала далеко за горизонт,

Под солнцем, под лунным светом.

Будь то ночь или день,

Она была полна радости

В пухе своего гнезда!

Но однажды её спутник

Бросил на неё последний взгляд охотника!

Несчастная певчая птица

Упала без жизни на дороге,

В тревоге своей любви.

Под покровом дружественной ночи

Слушай этот старый припев,

Храни в сердце песню придорожного жаворонка,

Блуждавшего без гнезда, В Арагонских полях.

Когда она закончила, мужчина поднёс платок к лицу, словно вытирал пот, но на самом деле он скрывал слёзы, которые текли из его глаз. Засунув руку в карман, он вытащил оттуда несколько монет и отдал певице со словами:

— Возьмите, мадмуазель, это вам. Ваш голос пробудил во мне чувства, которые я напрасно искал в течение двадцати лет.

И видя, что Алкиона колеблется перед столь значительными чаевыми, незнакомец настоял на своём:

— Это мелочь по сравнению с тем, чем я вам обязан.

Бросая критичные взгляды на свою спутницу, он оставался чуждым и равнодушным к её настроению. А певица выразила свою признательность.

— Да вознаградит вас Бог, мсье!

Робби также послал ему взгляд, полный благодарности, в котором всё же просматривалось его желание закончить концерт. И, поскольку дочь Мадлен ждала лишь отъезда незнакомца, чтобы закончить свою работу в ночи, она взволнованно поблагодарила всех и смиренно удалилась, уставшая от всех тех усилий, которые она вынуждена была продемонстрировать.

Незнакомая пара, в свою очередь, села в карету, оставаясь под сильным впечатлением.

— Сколько ты отдал этой певичке? — сухо спросила женщина.

— Триста франков.

— Из-за твоей сентиментальности мы скоро окажемся в приюте для неимущих, — недовольно упрекнула она его.

— Даже если бы я дал ей три тысячи франков, то не оплатил бы сполна те нежные чувства, которые ощутила моя унылая душа…

И она впали в тягостное молчание, пока карета продвигалась вперёд сквозь мрак ночи.

Алкиона и Робби вернулись домой, охваченные огромной радостью. Оказавшись далеко от паперти Нотр-Дам, мальчик заметил:

— Просить милостыню — это тяжело, ты не находишь, Алкиона?

— Не так уж и трудно, — смиренно ответила она. — Нужда, Робби, иногда побуждает нас к добру и мягкости по отношению к своему ближнему. Ты никогда не замечал, что очень независимые дети обычно капризны и жестоки? То же, когда они становятся взрослыми. И нам полезно бывает нуждаться в других людях, чтобы становиться более любящими, более чувствительными к братской любви.

— Это правда, — сказал мальчик, — так редки те белые мальчики, которые ко мне хорошо относятся.

— Потому что они ещё не знают, что такое жизнь. Если однажды нужда постучит к ним в двери, они, возможно, сразу же поймут, что все мы — братья. Полагаю, что Бог в своей огромной доброте позволил бедность и болезни в мире, чтобы мы научились божественному закону братства и взаимной помощи.

Робби в восхищении сказал:

— Я хотел бы, как и ты, со смирением ощущать эти вещи, но на деле, если меня унизили, я сильно страдаю. Я очень стараюсь не реагировать на плохие слова и думаю, что иногда, если бы моя правая рука была здорова, я бы бил некоторых мальчиков.

— Не питай подобных мыслей, старайся мысленно упражняться в терпимости. Подумай сам, как бы ты обращался с чёрными детьми, если бы был белым, представь себе своё отношение к больным, если бы ты был здоров.

Маленький скрипач долго думал и очень серьёзно ответил:

— Ты права.

— Можешь быть уверен, что это потребует многих усилий с твоей стороны, потому что лишь грех широко открывает двери нашему разуму. Добродетель более сложна.

Мальчик на несколько минут погрузился в мысли, и затем спросил, меняя тему разговора:

— Что это за добрый мужчина, который дал нам столько денег?

Алкиона сделала многозначительный жест и ответила:

— Я сама под сильным впечатлением. Это, должно быть, посланник Бога.

— Но он казался таким грустным…

— Да, я тоже заметила. Да благословит его Иисус за помощь, которую он оказал нам. Завтра я отнесу отцу Дамиану эту сумму, где, как мне кажется, более двухсот франков, а остальными заплачу Луизе столько, сколько мы ей должны, и вызову врача для более серьёзного лечения матери.

Едва она закончила свои объяснения, как малыш споткнулся и в расстройстве упал на землю. Ощущая моральную силу, которую сестра оказывала на него, он тяжело поднялся и добавил:

— Не волнуйся, всё в порядке. Я упал, поскольку должен был защитить скрипку.

Девушка в волнении склонилась над ним.

— Как видишь, Робби, — умышленно сказала она, — ты не только просил милостыню этим