Или — или - Серен Кьеркегор

оказаться много виновнее, чем другие, не столь даровитые люди. И пусть он не видит в этом унижения своей личности, а пусть, напротив, научится с истинным смирением преклоняться перед Вечной Справедливостью. Итак, меланхолия будет угнетать человека до тех пор, пока упомянутый переход от бессознательной непосредственности к высшему сознательному развитию личности не будет совершен. После этого меланхолия исчезает навсегда, хотя легко может случиться, что жизнь обрушит на того же самого человека целый ряд различных горестей и несчастий; ты знаешь, однако, что в этом отношении я меньше всех придерживаюсь убогого умствования, проповедующего людям, что мало толку предаваться горю и печали, что лучше стряхивать их с себя как лишнее бремя. Я бы стыдился себя самого, если б осмелился обратиться с подобным увещеванием к человеку в горе. От меланхолии не всегда, впрочем, свободны даже и те люди, в жизни которых упомянутый переход совершается вполне спокойно и естественно. Причину меланхолии таких людей надо искать значительно глубже; она обуславливается первородным грехом и заключается в том, что человек никогда не может проникнуть в самую сущность своей природы, никогда не может вполне постигнуть самого себя. О людях, не имеющих никакого понятия о меланхолии и не имеющих, следовательно, понятия о возможности и сущности самой метаморфозы, я и говорить здесь не буду, — я пишу только о тебе и для тебя.

Полагаю, что мое объяснение сущности и причин меланхолии удовлетворяет тебя, так как ты вряд ли согласишься с мнением многих докторов, утверждающих, что причины меланхолии чисто физические; будь это так, они могли бы, казалось, исцелять страждущих ею… в том вся и суть, что меланхолия — болезнь духа и исцеляется лишь силою духа, одержавшего победу над сковывавшей его стремления непосредственностью, которая является выражением плотской природы человека… Торжество духа ведет к тому, что все мелочные заботы и печали человека — недовольство жизнью, тоскливое сознание ненужности и бесполезности своего существования — все исчезает само собой; раз человеческая личность осознает свое вечное и неизменное значение, она осознает и свое значение в земной жизни…

Надеюсь, ты простишь мне это маленькое отступление от главного предмета нашей беседы — я позволил себе его, имея в виду твою же пользу. Возвращаюсь теперь к людям, видящим смысл и цель жизни в беспрерывном наслаждении. Человек, обладающий обыкновенной житейской мудростью, легко поймет, что подобное воззрение весьма трудно применимо на практике, и поэтому не станет останавливаться на нем. Утонченный же эгоист также увидит, что в большинстве случаев самая суть наслаждения ускользает от него; и вот создается новое воззрение, учащее, что следует наслаждаться не тем, что обуславливает данное наслаждение, но самим собою в положении наслаждающегося. Это уже воззрение высшего порядка, и тем не менее оно не затрагивает сущности самой личности, которая по-прежнему сохраняет всю свою непосредственность — да и условия для наслаждения по-прежнему находятся вне самого человека: для того чтобы наслаждаться самим собою в положении наслаждающегося, нужно все же привести себя в это положение, что опять-таки зависит от различных внешних условий. Вся разница между таким утонченным эпикурейцем и обыкновенным эстетиком в том, что первый наслаждается до известной степени сознательно, тогда как последний — непосредственно; зависимость же обоих от внешних условий по отношению к возможности наслаждаться одинакова. Как избавиться от этой зависимости? На помощь является новое воззрение, которое учит людей искать наслаждение в возможно большем уничтожении внешних условий, от которых оно зависит. Из чего, однако, опять следует, что наслаждение наслаждающегося собой благодаря уничтожению внешних условий зависит от того, насколько ему удастся уничтожить эти условия. И это еще не все: благодаря тому, что мышление такого человека вертится исключительно на нем самом и не в состоянии содействовать развитию личности, а наслаждение обуславливается возможно малым содержанием того же самого наслаждения, — этот человек как бы выдалбливает самого себя.

Полагаю теперь, что вышеприведенные рассуждения довольно ясно — по крайней мере, для тебя — очертили область эстетических воззрений на жизнь. Общее сходство их в том, что все они требуют для человека такой именно жизни, которая обуславливается непосредственной сущностью его природы и вполне соответствует ей, так как мышление никогда не подымается выше уровня этой непосредственности, и единственным объектом его остается физическая жизнь данного человека. Я дал тут, разумеется, лишь беглый обзор этих эстетических воззрений, не входя в подробное разбирательство их сущности и различий, — я имею главным образом в виду переход от эстетической непосредственности к этическому сознанию, и на этот-то предмет я и прошу тебя обратить особенное внимание.

Положим, что человек, живший исключительно ради своего здоровья, даже и «умирая» (говоря твоим языком), «был здоровее, чем когда-либо»; положим, что прекрасная графская чета танцевала на своей золотой свадьбе, вызывая такой же восторг восхищения, каким сопровождалось их появление в бальном зале в самый день их бракосочетания; положим, что любитель золота собрал неисчислимые сокровища, что честолюбец добился самых высоких почестей, что молодая девушка соединилась со страстно любимым человеком, что коммерческий гений опутал торговой сетью все части света и забрал в руки биржи всего мира, что изобретатель перекинул мост с земли на небо; положим, что Нерон никогда не задыхался от истомы, но каждую минуту находил все новые и новые наслаждения, что утонченный эпикуреец постоянно открывал случай наслаждаться самим собой, что циник довел число внешних условий, от которых зависит его наслаждение жизнью, до минимума, предположим все это; какой же вывод должны мы сделать? Все эти люди наслаждаются жизнью? — Вряд ли ты согласишься с таким выводом — почему, объясню позже; ты охотно согласишься только, что многие люди сделали бы этот вывод и что нашлись бы даже и такие, которые, воображая, что изрекают невесть какую мудрость, прибавили бы, что единственное, чего всем этим счастливцам недостает, — это умения ценить свое счастье. Сделаем теперь как раз обратное предположение, т. е. положим, что ни один из упомянутых людей не достиг желаемого. Вывод: всеми ими овладело отчаяние. С этим ты тоже вряд ли согласишься; пожалуй, даже скажешь, что им вовсе не из-за чего было и приходить в отчаяние. Почему ты держишься такого мнения, я тоже объясню позже, а теперь лишь установлю наше согласие относительно того, что бо́льшая часть людей нашла бы в данном случае достаточные основания для отчаяния.

Разберем же эти основания. Не заставит ли этих людей прийти в отчаяние то, что они убедились в суетности своих желаний, в суетности того, на чем они основывали свою жизнь? Какое же, однако, основание приходить в отчаяние от того, что