Играть... в тебя - Мария Зайцева

— В бардачке телефон, включи, набери Богдаху.

— Сава!

— Все будет хорошо.

Я выхожу из машины, проворачиваю демонстративно в руке небольшую полицейскую дубинку.

Иногда таким уродам хватает и показа.

Тормознут, будут базарить, понтоваться. Потяну время.

Оля наберет Богдахе, он сориентируется, где мы.

Придурки скалятся, переговариваются на своем, оценивающе меня рассматривают. И явно опасаются, потому что разобрался я с их приятелями жестко. Но в то же время не особо боятся.

Мы одни с Олькой, номера московские.

Вид у нас обоих несерьезный по местным меркам.

Залетные туристы, с которых можно что-то поиметь. Смотрю на лица, молодые, мои ровесники. Понятно. Катаются, приключения на свои черные приоры ищут.

Нашли, блядь.

Я уже хочу начать разговор, но не успеваю.

Потому что упускаю из виду, что девушка моя — охеренно инициативная Птичка. И ее ни в коем случае нельзя оставлять один на один… С ее инициативой.

Когда хлопает дверь, я не поворачиваюсь, лишь мысленно закатываю глаза: ну зачем, блядь? Зачем? Сказали же сидеть!

Взгляды чертей переводятся за мою спину и становятся чуть напряженными.

— Отошли, живо! — а вот голос у моей Птички — вообще ни разу не щебет сейчас. Металл прямо.

Поворачиваюсь и проклинаю все на свете про себя!

Моя Птичка стоит у машины с пистолетом!

И очень уверенно целится в чертей!

И, может, выглядит она не особо солидно, но я вспоминаю сайгу в нежных ручках…

И чуть отклоняюсь в сторону, чтоб уйти с линии обстрела.

— И че, — начинает выебываться самый борзый, — че ты сделаешь этой пугалкой? Бросай давай!

— Сейчас брошу, — покладисто отвечает Оля и стреляет.

Выстрел получается офигенно громким и офигенно неожиданным.

Черти замирают, самый борзый, перед ногами которого рикошетит пуля об асфальт, тонко взвизгивает, неверяще глядя на мою боевую Птичку.

А она невозмутимо переводит ствол на второго, тоже довольно близко подошедшего. И снова стреляет. В этот раз уже не предупреждая.

Явно считая, что все, кому надо, уже поняли ситуацию. И одного предупреждения достаточно.

Очень она в этот момент деда своего напоминает.

Когда ствол переходит на очередного черта, они одной слаженной командой наконец-то отшатываются на несколько шагов. Кое-кто поднимает руки. Кое-кто начинает что-то плаксиво говорить, наверно, упрашивает не стрелять.

— По машинам, — коротко командует Оля и показывает направление движения стволом.

Упрашивать никого не требуется.

Черти мгновенно рассыпаются по тачкам, Оля пристально наблюдает за отступлением через курок пистолета.

А я… Блин, я — кайфую. Моя девочка. Валькирия.

Правда, через пару секунд диспозиция снова меняется, потому что на арене боевых действий появляется три минивэна, откуда высыпают люди, блядь, в черном.

Среди них узнаю знакомые морды охраны.

Стрекочет вертолет, садясь чуть в стороне от места событий.

Ой, бля…

Еще бы танки приперли, придурки…

Наблюдаю, как парни из охраны вяжут не сопротивляющихся и деморализованных бандитов местного разлива, потом подхожу к Оле, протягиваю руку и забираю у нее ствол. Понятно, что управляется она с ним куда лучше меня, но все же хочу хотя бы видимость контроля над ситуацией иметь.

— Это кто? — спрашивает она, кивая на выгружающегося из вертолета Петровича. Следом за ним легко выпрыгивает Богдаха.

— Это… Это, блядь, финал нашего путешествия, Птичка, — вздыхаю я, понимая, что, раз Петрович, сам начальник отцовского сб, тут, то договориться нихрена не удастся… Это не Богдаха, который может и дать нам с Олей еще денек на кайф. Это — тяжелая, мать ее, артиллерия…

— Жаль, — вздыхает Птичка, — хотелось еще побегать…

— Ничего, — я поворачиваюсь к ней, обнимаю, — мы еще сбежим!

— Обещаешь?

— Обязательно. А сейчас пошли сдаваться… Но деду я тебя не верну!

— Я и сама не пойду!

— Обещаешь?

— Обязательно.

— Люблю тебя, Птичка.

— И я тебя. Хорошее получилось путешествие!

— Согласен. Но в следующий раз без пистолетов давай. Где нашла-то?

— В бардачке валялся…

— Никакой техники безопасности…

— Говоришь, как мой дедушка.

— Да не дай бог!

P.S

Отец сидит в своем кабинете, злой и напряженный. Раньше я бы лишний раз ему на глаза не стал в таком состоянии показываться, но сейчас никак не свалишь. Родные, мать их, пенаты…

— Ты какого хрена из дома съехал?

И тебе привет, папа…

— Совершеннолетний, — коротко информирую его, — имею право.

— Имеет он право… — отец тянется к зажигалке и портсигару, прикуривает, выдыхает дым… И я неожиданно вижу, что он не столько злой, сколько дико заебавшийся. Морщины на лбу серьезно так обозначились… С Настей опять нифига не получается? — Сначала Сандр, потом ты… Свалили все из дома, оставили меня одного тут. Хожу из угла в угол, как дебил.

— Так женись опять, — легкомысленно пожимаю я плечами и получаю от отца на редкость жесткий взгляд, сигнализирующий: “Не зарывайся, щенок”. Добавляю, несмотря ни на что, смягчая, — на Насте.

— Тебя не спросил… — бормочет отец, отворачиваясь.

— Слушай, я не понимаю, — начинаю я, пользуясь тем, что разговор у нас тут такой задушевный. И не важно, что меня на этот разговор силой привезли практически. Верней, настойчиво порекомендовали приехать.

— Закрыли тему, — обрывает отец, — не твое дело.

— Окей, — скалюсь я, — тогда и моя жизнь — не твое дело.

— То есть, тебя устраивает жить там, в бараке? И работать барменом?

— Меня все устраивает. Сам сказал, чтоб я валил. Я и свалил. Какие вопросы?

Отец досадливо морщится, а я понимаю, что он давно уже пожалел о тех своих опрометчивых словах, которые рявкнул, когда мы с Олей приехали в его дом после нашего побега.

И теперь рад бы все вернуть, но мы так радостно ускакали в свою норку, взявшись за руки, что даже не обернулись проверить реакцию старшего поколения на исполнение их приказов.

— Слушай… Сядь.

Сажусь.

Отец тушит сигарету, подается вперед, смотрит на меня:

— Давай серьезно. Ну сколько это может продолжаться? Ты — Симонов. Живешь в хрущебе. Работаешь по ночам в шалманах. Днем убиваешься на парах. Нет, я, конечно, рад. что ты взялся за учебу… Но к чему такая жертвенность? Для чего?

— Ты не понимаешь, пап, — я тоже максимально откровенен, — Симонов — это не мой выбор. И в нем меня пока что нет. Как тебя не было, когда ты забрал дело нашего деда. На тебя тоже смотрели, как на сына Симонова. Тебе это нравилось?

По глазам отца и мимолетной гримасе понимаю, что верный тон выбрал. И правильное направление разговора.

— Но у тебя не было выбора, да? Тогда нельзя было по-другому. Скажи, в какой момент ты стал не сыном Симонова, а Сим-Симом? Ты почувствовал, что ты… Ну, не знаю…