Стихи и эссе - Ингер Кристенсен

того, как я его прочёл, ректору пришлось возвращать меня силой, когда я был всего в четырёх милях от дороги на Голландию, а оттуда я собирался отправиться в Батавию в невинной надежде высадиться по пути на том или ином необитаемом острове».

Впоследствии Эвальд создаст образ мистических приключений души, не оставляемой дурнотой:

Узри себя беспомощной, нагой!

Узри себя под тяжкой ношей глины,

Изъеденной удушьем, ядом, – бледной:

Подобье жалкое царя земного!

Узри себя: увешана силками,

Подстерегаема зверьми, влекома

Сирены зовом иль змеи гремучей

Зрачком, мерцающим до дурноты![54]

2. О душе

Что вот как он описывает свою 12-летнюю душу:

«Те, кто знал меня, твердили мне ежедневно, и с немалою долею истины, что я строил воздушные замки. Я же убеждён, что сии излишества были одновременно и первыми вынашиваемыми мною трудами <…> Моя кипящая душа не оставляла мне ни месяца, когда бы я желал лишь воспеть героев, – нет, я желал сам быть героем».

Что душа в возрасте 15 лет была засажена за штудирование теологии в Копенгагенском университете и потому имела вольность «вдруг – неожиданно – с первой молнии-взгляда» влюбиться в Арендсе.

Что Арендсе 15 лет, – и это брачный возраст.

Что Эвальду 15 лет, – и он беден.

Что Датский Закон Кристиана V гласит, что никто не может быть возведён в священнический сан, а значит, не может и обладать Арендсе ранее достижения полных 25 лет.

Что эта влюблённая душа бросается в прусскую Семилетнюю войну в 1759 году рядовым пехотинцем в войске Фридриха Великого, чтобы побыстрей разбогатеть и тогда жениться.

Впоследствии Эвальд, уже в зрелом возрасте, вновь переживёт это детское знание: богатство воображаемое может преобразиться в богатство реальное.

Прекрасна была ты тогда, когда песнь

Тебя пробудила, твой пристальный взгляд

Узрел Божий труд и премудрости чудо,

Что в воздухе вьяве тебя окружали.

Ночь, где ядом пропитан туман,

Ушла, – и днём воссиял твой блеск,

О, совершенства сияние чистое!

Тени исчезли в твоём круге света[55].

3. О всемогуществе

Что ему так и не довелось ни разбогатеть, ни жениться. В реальности разбогатеть. И в реальности жениться.

Что он перебежал на сторону Марии Терезии в надежде побыстрее достичь чинов, но дослужился до барабанщика.

Что он лежал смертельно больной в Праге, пережил бомбардировку Дрездена в 1760 году, выдержал выпускной экзамен по теологии в 1762 году и был всерьёз близок к смерти в 1764 году, когда Арендсе вышла замуж за Расмуса Рибера.

«Я повидал горы, скалы, одиноко лежащие в густых лесах монастыри; я был свидетелем немалого числа великих и волнующих явлений, что врезались в мою память и возвысили мою душу, и, ничем не замутняя её, я выучился теперь чувствовать чудесное, великое наслаждение, доставляемое Природой, хотя и не испытываю потребности постоянно ей подражать и не страдаю чрезмерно, не видя её».

Эта форма лукавого отречения, к которой прибегают всякий раз, когда последующая работа из чего-то само собой разумеющегося должна претвориться в призвание, даётся лишь тому, кто решил всеми средствами бороться с богами за право определять мир.

Смотри: над тобой – ненасытных желаний

Путь! Бездонная пасть, и – Ничто, твой приют!

Узри их! Ступай! Вот он – меч Херувима

Пылающий, как и Эдема стена!

Унынием пьян, призови свою Гордость,

На помощь Мечту призови. И восстань,

Побори Всемогущество! Верь: Пред тобой

Лучатся в сиянии рощи Фисона*[56].

4. О дремлющих силах

Что Эвальд теперь сознает свои способности.

Что он, когда уходит Солнце, может вообразить угаснувшие лучи.

Что он в этих воображаемых лучах может смотреть в пруд как в зеркало и – заметим – не сбежать при виде собственной жалкой фигуры.

Что он может задаться вопросом, возможно ли одновременно принять мир и преобразить его.

Во всяком случае, понимает ту цену, которую придётся заплатить за положительный ответ. Иными словами, та божественная сила, с которой Эвальд ведёт разговор, и есть та сила, которую он создал в своих снах, но одновременно и та сила, которая не явилась бы ему во сне, если бы она уже не существовала, как та действительность, частью которой является его сон.

«Ода к душе» Эвальда – одновременно и воспевание, и заклинание. Одновременно и пропасть, и мост между действительностью как она есть постольку, поскольку мы люди, – жестокой и чудесной, и действительностью, как она есть вопреки тому, что мы люди, – милостивой и непознаваемой. В тоне Эвальда слышится курьёзная забота, когда он пишет об орлёнке, внушающем жалость: можно подумать, что он в самом деле верит в падшую душу, хотя он явно говорит обратное.

Как птенчик, в котором ещё дремлют силы,

Пытаясь расправить, но тщетно, свои

Неокрепшие крылья, к заботливой матери

Хочет вернуть своё тело в гнездо,

Вот так же и ты, и трепещешь и скачешь

Над этой холодной землёй неустанно,

Но падшей душе никогда не подняться

К началам начал просветлённым своим![57]

5. О Владыке дня

Солнце – «Владыка дня».

«Тот, кто возжёг Херувима горящие мысли», – это Владыка дня.

«Дух, под чьими крылами ты ранее ожил, тебя самого в удивленьи заставший» – это Владыка дня.

«Огнь молнии», «Зрак судии», «Дух света» – это Владыка дня.

«Блаженный луч Голгофы».

Что свидетельствует о том, что здесь господствует христианская идеология.

Что опять же свидетельствует о том, что эта идеология маскирует те силы, которым Эвальд противоборствует.

Поскольку он человек, принадлежащий определённому обществу, где христианство переплелось с разговорным языком, оперировать которым приходится и ему. Ему приходится говорить, что христианство истинно, чтобы получить хоть какую-то возможность сказать, что оно ложно.

Всё стихотворение есть приближение к истине, которое не приближает истину, но меняет языковой баланс между истинным и ложным до их неразличимости.

Как и – когда едва покрыты пухом

Орлята, клёкот матери не слыша,

Карабкаются на края гнезда,

Срываются, и вот в холодной тени

Средь муравьёв они ползут и, помня

Себя орлами и былую высь,

Своим подобно благородным братьям,

Высматривают луч Твой,