Не проспать восход солнца - Ольга Капитоновна Кретова

медицинской корпорации, но и других слоев общества.

В очерке «Решетка» Воронов пишет: «В ту пору часто приходилось выступать с докладами на общественные темы. По беспокойным минам земских освобожденцев, довольно благодушных прежде, я догадывался, что стиль мой улучшается в отношении ясности».

Иван Карпович вспоминает, что после одного из его выступлений поднялся доктор медицины, известный общественный деятель. «Заслушанный доклад, — сказал он, — дает рембрандтовское освещение задачам здравоохранения, но эффектная резкость светотеней чересчур действует на наше зрение».

Что ж, деятелю этому не откажешь в художественной выразительности оценки доклада. Но ведь контрасты света и тени на полотнах знаменитого голландского живописца раздражали не кого иного, как буржуазию, и как раз тем, что беспощадно подчеркивали общественные противоречия, вскрывали их трагизм.

И, отвечая доктору медицины, из зала кто-то насмешливо бросил: «Либеральное умозрение предпочитает приглушенные тона!»

«...А группа рабочих, бывших на этих собраниях, пишет Воронов, — одобрительно обращается ко мне:

— Вот бы нашим ребятам такое рассказать, какую-нибудь сравнительную статистику, только малость попроще.

Я ничего не имел против. Наоборот, мне начинало казаться, что пора переменить аудиторию, наиболее именитая либерально-буржуазная часть которой болезненно жмурилась от «рембрандтовского освещения». Я твердо решил переменить как аудиторию, так и приподнятый способ изложения, зависевший от состава слушателей».

Но в то же время Ивану Карповичу хотелось и продолжать дразнить либералов — «пусть жмурятся и ежатся».

Воронов рассказывает о своей лекции, прочитанной в январе 1905 года в помещении городской думы. Слушателей на ней собралось больше, чем мог вместить зал.

«Я развернул широкую картину общественного паразитизма, использовав самостоятельно собранный и заграничный материал... оперировал числами и образами, иллюстрируя, как многочисленные отечественные паразиты высасывают соки из рабочего класса, доводя народнохозяйственный организм до истощения».

Выводы были достаточно определенные:

«Отжившая и сморщившаяся политическая оболочка должна прорваться, это — неотвратимое разрешение накопившихся противоречий. Это — железная необходимость, что, однако, не освобождает нас от собственных необходимых усилий... Туннель роют с двух концов. Мы уже врылись железной лопатой критики в неуклюжую скалу паразитического строя; с другого конца долбит ту же скалу могучая необходимость...»

Здесь мне хочется оборвать цитату, чтобы привести стихотворение Ивана Воронова, созвучное этой теме.

ПИРАМИДА КАПИТАЛИЗМА У основания огромной пирамиды Рабочий-каменщик ударил молотком, И был ответный звук приветлив и знаком: «Мы — основание огромной пирамиды; Мы братья — ты и я, — мы оба кирпичи, Нам нелегко: лежи, поддерживай, молчи, До срока затаив отмщенье за обиды... Мы — основание огромной пирамиды!» «Не спорю, — каменщик ответил кирпичу, — Но ты лежишь и ждешь, а я стучу, стучу!»

Стихотворение впервые опубликовано в сборнике «М. Горький и поэты «Знания», как указано в примечании — «по автографу». Но почему-то без названия и двух последних строк. Вероятно, Воронов возвращался к этому стихотворению, уже отослав рукопись Алексею Максимовичу.

В архиве хранится текст в том варианте, который приведен мной.

Итак, в лекции Воронова говорится, что скалу паразитического строя долбят с двух концов. Передаю опять слово ему самому: «...Надо только точно следить за компасом, чтобы не потерять направления. Потому что одно дело — свернуть в сторону извилистого либерализма, и другое — пойти прямым путем социальной справедливости (т. е. социализма).

У земцев, либералов вытягивались лица, молодежь ликовала. Лекция была трехчасовая: прений на этот раз не было, но разговоры группами велись...

Шпики разного ранга достаточно, должно быть, заработали на моей лекции. О том, как она принята была в административных и жандармских сферах, можно было судить по раздражению губернатора, когда его пришли просить о разрешении следующей моей лекции.

— Еще лекция? — поднял он крашеные брови. — Мало одной? Да знаете ли вы, что в прошлый раз было допущено недопустимое?!

Разрешения не последовало. Я имел продолжительный отпуск...»

Возвратившись из своего вынужденного отпуска, Воронов застает «множество перемен в связи с призванием людей, доверием народа облеченных». «Суетливо готовились к выборам, шумно обсуждали разные избирательные системы. Мне предложили сказать вступительное слово на собрании, объединявшем либералов и социалистов всех направлений. Так как собрание устраивалось все тем же обществом охранения народного здравия, то я должен был говорить, отправляясь от его задач. Я набросал картину патологического состояния всей страны, изнуренной произволом и эксплуатацией».

«Я поставил беспощадный диагноз самим врачам — литераторам, русской интеллигенции... — заключает он. — Кильчевский называл мои лекции рапсодиями».

Однако рапсодии эти были такого свойства, что Иван Карпович то и дело получал дружеские советы прекратить испытывать судьбу и уехать куда-нибудь, пока не поздно.

Задумавшись над этим, он мысленно перебирает свои «крамолы» и размышляет, достаточно ли их, чтобы оказаться за решеткой. Вспоминает и случай конфискации черносотенных листовок, хранившихся в кабинете председателя земской управы Урсула, о своем участии в этом решительном акте.

«Конечно, я легко на некоторое время мог бы скрыться, чтобы, избежав немедленного ареста, переждать взмывшую волну реакции. Формула железной решетки была мне не ясна еще и казалась и более зловещей, чем на самом деле, и более возвышенной, так как ее некоторые скобки отсвечивали точно ореол».

Поддавшись нелогичному, как он говорит, соображению о неоконченной работе над книгой о повторной переписи крестьянских хозяйств, Иван Карпович перестал обдумывать сложившуюся ситуацию и хладнокровно возвратился к своему труду.

«Я и на этот раз имел предостережение часа за три до ареста. Но, пошутив с встретившимся на улице товарищем, что и впрямь можно попасть в открытую пасть, пошел все же домой и... улегся спать».

Разбуженные громким стуком, «домашние проснулись раньше меня и впустили непрошеных гостей, так что, когда я вышел из своей комнаты, на меня шел пристав с револьвером и выкриком:

— Оружие есть?

За приставом выступал рослый жандарм. А у дверей и под лестницей, как мне сказали, были солдаты, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками.

Обыск производился долго, отобрали старый заграничный паспорт». (Сделаю пояснение. Когда я читала эти строки, очень удивилась. Я знала только об одной зарубежной поездке Ивана Карповича — о его пребывании в Англии в 1910—1911 году. Оказывается, в 1899 году он ездил за границу как турист, был в Брюсселе, Берлине, Париже. Надежде Федоровне он с грустной иронией рассказывал, что, когда вернулся из Парижа, вдруг стал модным в воронежском «свете», барышни дарили его своим вниманием. Тогда-то он и женился на красавице Марии Александровне.)

Полицейские «перечитали письма, выбрали несколько брошюр. Пристав допрашивал, почему много «латинских» книг. Иностранная литература очень его смущала, он не знал, что делать: забрать все — объемисто, а выбрать и разобраться не мог, поэтому предпочел ничего не трогать. Жандарм не проявлял ретивости