Альманах «Российский колокол» №1 2021 - Альманах Российский колокол

рассказывать, что консул Пауль Ротт любил приглашать к себе семью Рихтера, слушать в его исполнении фортепьянную музыку. Он «признаётся», что Ротт платил за уроки, которые Рихтер давал его детям, «20 марок в месяц с переводом в Торгсин». «Я был желанным гостем у Ротта», – говорил Т. Рихтер.

2 сентября следователь начинает допрашивать Рихтера о посетителях консульства. При этом следователь даёт понять, что ему «всё известно». Называются фамилии пианиста, работавшего в ресторане, Саксонского, врача Думбад-зе, профессора медицины Кефера, работника мединститута Коренмана. Вырисовывается незамысловатый план следователя: представить дело таким образом, что Рихтер якобы сообщал фамилии людей работникам консульства для их последующей вербовки.

При этом следователь, по имеющимся у него оперативным данным, прекрасно знал, что это заведомая ложь. Но по дьявольским примерам средневековья ему нужно было доказать жертве, что она действовала именно так, как придумал Гланц.

Однако в первые дни сентября на неизменный вопрос о том, был ли Т. Рихтер агентом немецкой разведки, он отвечал твёрдо: «Нет, я не был агентом немецкой разведки».

Рихтеру приходится давать объяснение, почему он перестал играть на органе в кирхе: «В 1924–1925 гг. после того, как общественность Одесской госконсерватории (которая в то время называлась Музыкально-драматический институт имени Бетховена – В.С.) поставила передо мною вопрос о несовместимости моего преподавания в советской школе и работе в культе, я под её давлением был вынужден оставить работу в кирхе».

9 сентября 1941 года следователь спрашивает Т. Рихтера: «Вы изучали «Краткий курс истории ВКП(б)?» Выясняется, что следователю давно известно о посещениях Рихтером немецкого консульства. Оказывается, что ещё в начале 1930-х гг. Рихтера вызывали в НКВД, и он давал подписку о том, что будет сообщать о деятельности сотрудников консульства, но на самом деле ничего этого он никогда не делал. Рихтер объяснил это так: «Я не выполнял, так как ничего интересного не знал».

Следователь начинает допрашивать Рихтера о Юндте, о студенте Паскаренко, артистке Бем и многих других. На них заводится новое «дело».

11 сентября следователь нашёл «способ», как заставить Т. Рихтера «признаться». Он начал допрашивать о его сыне. Рихтеру приходится сказать, что сын – студент Московской консерватории и живёт на квартире у проф. Г. Нейгауза по улице Чкалова № 14/16, кв. 83 в Москве.

Следователь изводит его: «Бывает ли сын в Москве в немецком посольстве? Почему он уехал из Одессы? Что он делал при посещениях консульства в Одессе? Какие получал подарки и пр.».

Чтобы заставить следователя изменить тему допроса, Рихтеру, видимо, пришлось, начиная с 12 сентября, произносить чудовищные слова: «Да, я был агентом, я признаю себя виновным, что был агентом немецкой разведки». Хотя Рихтер повторяет, что приходил в консульство ещё до 1938 года, что антисоветски он никогда не был настроен, Гланц добился своего – участь Т. Рихтера была предрешена.

На очной ставке со «свидетелем» Юндтом, который тоже «находился под стражей», был лишь разыгран чудовищный спектакль подтверждения того, что Рихтер высказывал якобы антисоветские взгляды. Юндт на очной ставке, конечно, подтвердил, что Рихтер якобы говорил ему: «Скорее пришли бы немцы».

Свидетельство и.о. директора консерватории Н.Н. Чернятинского о том, что Рихтер «общественно-политической деятельностью не занимался, но был высококвалифицированным музыкантом, занимая в консерватории второстепенное положение», ничем не помогло судьбе музыканта.

Никакой помощи не оказало имеющееся в деле отчаянное письмо Анны Павловны, где она умоляет допросить знающих Т. Рихтера людей, чтобы убедиться в его честности. Уже тогда она гордо заявляет, что их «сына знает весь СССР». Итак, видимость ведения следствия была соблюдена.

3 октября состоялся «суд», который продолжался с 11 часов до 13 часов 5 минут. Опять единственным свидетелем выступал все тот же О.Ф. Юндт, который подтвердил, что в 1932–1935 гг. Теофил Рихтер по два раза в неделю давал уроки музыки в немецком консульстве, бывал на обедах и ужинах. На суде Рихтер говорил, что он «якобы признался». Уходя из зала «суда», старый музыкант воскликнул: «Прошу пощадить моих жену и сына!» Это было для него самым главным, ради чего он шёл на смерть. Конечно, вряд ли об этом подумали судившие его мастера от НКВД.

Приговор по статье 54-1а гласил: «Приговорить Т. Рихтера к высшей мере наказания – расстрелу с конфискацией имущества». Приговор был подписан некими Зенковичем, Захарянцем, Ткаченко.

На последовавшем заседании Военсовета Одесского оборонительного района приговор был оставлен в силе. О последних часах жизни Рихтера и месте захоронения ничего не известно[4]. Хотя, возможно, что-то станет известно после рассекречивания оперативных данных НКГБ.

Через 20 лет, когда Святослава Рихтера усиленно звали дать концерты за границей, 10 августа 1961 года под грифом «секретно» поступило письмо начальника следственного отдела КГБ при Совете Министров СССР генерала Чистякова начальнику Управления КГБ по Одесской области генерал-майору Куварзину, в котором было сказано: «Просим Вас дать указание произвести проверку обоснованности осуждения Т. Рихтера». Проверка происходила гораздо дольше следствия – до февраля 1962 года. Был допрошен Иосиф Ефимович Чистяков, работник отдела У НКВД, который разрабатывал дело «Особняк» в 1930-е годы, был на связи с агентом «Новый». Агент Юндт умер в 1955 году. Были также допрошены П.Т. Снибровский – брат бывшего директора Оперного театра В. Снибровского, пианист Л.Я. Саксонский, который говорил, что «никогда не посещал немецкого консульства»; заместитель директора Оперного театра Л.П. Лебедик-Липский; артист театра Н.В. Дорошенко; доцент консерватории В.М. Базилевич; директор консерватории С.Д. Орфеев. Исследовался ряд дел, связанных с деятельностью немецкого консульства. Нигде не оказалось каких-либо порочащих Т. Рихтера материалов.

Все допрашиваемые говорили о Рихтере как о прекрасном музыканте, скромном человеке. Так, Лебедик-Липский охарактеризовал Т. Рихтера следующим образом: «Тихий, скромный старик, лучший органист в Одессе». Н.В. Дорошенко: «Скромный, общительный, остроумный человек, мастер своего дела как органист». Серафим Дмитриевич Орфеев в своих показаниях отметил: «Для семьи Рихтера ничего не существовало кроме музыки, которая была превыше всего». И далее: «Рихтер был прекрасный музыкант. Я был его студентом по классу общего фортепиано. Он никогда не обсуждал политические события. По характеру был кроткий, молчаливый, чем воспользовались некоторые педагоги консерватории, определив ему место ниже, чем он того заслуживал».

В 1935 году было возбуждено дело врача Думбадзе, посещавшего немецкое консульство, но по нему Т. Рихтер не проходил. Думбадзе получил 5 лет лагерей. (Его дочь – известная спортсменка Нина Думбадзе – приютила отца после лагерей, как сообщил автору сын немецкого консула тех лет П. Ротт. – В.С.)

По делу работника лютеранской кирхи Вебера Т. Рихтер также «не проходил». Таким образом, в действительности было констатировано полное «отсутствие состава преступления», тем более по статье