Московская старина: Воспоминания москвичей прошлого столетия - Юрий Николаевич Александров

генерал предложил как-то Царю Картоусу (прозвище одного букиниста) купить у него книги. Картоус предложение принял, а денег-то у него нет. Пригласил он себе в компанию еще одного книжника, тоже безденежного, и оба пошли к генералу книги торговать. Картоус, как старик почтенный, завел разговоры с генералом и сторговал у него книги за 50 рублей.

— Ваше превосходительство, вы возьмете акции?

— Ни за что, только наличные!

— Слушаюсь, ваше превосходительство! — отвечает покупатель. — Возьми-ка, — говорит он своему товарищу, — эти бумаги, заложи их в конторе. Да, кстати, захвати с собой вот эти книги; их занесешь ко мне на квартиру, а я буду тебя здесь дожидаться.

Компаньон отобрал более ценные книги, отнес их к Кольчугину, продал с хорошею пользою, а деньги принес Картоусу. Рассчитавшись с генералом, забрав остальные книги, компаньоны удалились.

Книжная торговля производилась в Москве почти повсюду, где только можно прижаться, и везде имела свой особый, местный характер. Так, около университета, по решетке, торговали книгами более серьезными, научными; у Александровского сада, у первой решетки, можно было найти большею частью книги народные и романы, издания Никольской улицы;* в Охотном ряду, где теперь Большой Московский трактир, в воротах, тоже была торговля книгами, которыми одолжались охотнорядцы на прочет; и во многих других местах. Торговля, вообще говоря, шла недурно, только водочка заедала нашего брата.

Смоленский рынок был лучшим местом для букиниста, потому что рынок этот прилегает к местности, населенной в то время по преимуществу аристократией, помещиками и другими состоятельными людьми… На Смоленском навещали книжников люди денежные и знатные. Туда ездил, между прочим, один господин, всегда в карете цугом, в шляпе с перьями, как тогда говорили, «испанский посланник»; на его лакее был зеленый костюм. Этот барин покупал всякие книги, без различия их содержания, лишь бы они были требуемой величины, именно не более полутора вершков, начиная с «элзивиров»* и кончая XVIII столетием. Если в книге были гравюры, то платил по 1 рублю за томик и покупал все, не обращая внимания на дублеты. Их подавали ему в карету, где и получали деньги.

С падением крепостного права пало и книжное значение Смоленского рынка. Торговцы этой профессии перебрались на площадь к Сухаревой башне, которая и посейчас занимает гораздо более важное место для книжной торговли, чем Смоленский рынок. Сюда же, к Сухаревой, продолжал ездить и упомянутый вельможа, разыскивая полуторавершковые книжки. Любопытно бы знать, кто этот библиоман и куда девались эти книжки? Нужно, впрочем, думать, что вывезены за границу.

Московские букинисты, как я уже заметил, селились со своим товаром почти везде, где вздумают. И вот однажды тот же Чихирин придумал в одну из вербных суббот перенести свою палатку и расположиться с книгами близ Спасских ворот. Здесь, как в субботу, так и в воскресенье, торговал он отлично. На следующий год он повторил свой опыт, причем около него расположились уже три-четыре галантерейщика. А в следующие затем годы прибавлялось к нему соседей все более и более, что не замедлило, конечно, отразиться и на благополучии местного квартального, получавшего с торговцев уже сотни рублей. В одну из таких суббот торговцы, кажется, по почину цветочников затеяли спор между собою, разумеется, из-за мест. Тогда один из букинистов, тот же Крашенинников, в защиту своих прав гражданства, как московский мещанин, направился в Думу с просьбой. Крестьян-разносчиков действительно поприжали, но только не на радость и другим торговцам. Дума стала сдавать места с торгов, и вскоре же сажень дошла до 25 рублей. Тут уж все торговцы стали роптать друг на друга, потому что до сдачи мест с торгов они платили в виде контрибуции только по 1 рублю квартальному и больше никого не знали, теперь же пошли порядки другие.

Иван Андреевич не ездил уже на вербу. Причина тому та, что он в последнее время не любил торговать хорошими книгами, торгуя больше тем, что у него оставалось от прежней торговли; если же попадала ему ценная, то тащил такую прямо на Никольскую, в лавку, где и продавал кому-нибудь из книжников. Бывало, вывезет товар на Смоленский рынок, свалит его и свободно идет в трактир чай пить или стремится на Никольскую к Василию Львовичу Байкову есть городские пироги, отлично зная, что никакой вор его книг не украдет, а если украдет, то и сам не обрадуется. Возит, возит Чихирин на рынок все те же и те же книги, наконец видит, что никто их не покупает, и скажет своей старухе: «Пора переменить». И вот старуха разбирает книги на листочки, вяжет в вязки и тащит по овощным лавкам, продавая по 3 копейки за фунт, для завертки мелкого товара. Вечная память тем книжкам; может быть, кому-нибудь и пользу принесли бы.

И в настоящее время, с легкой руки Ивана Андреевича, в вербной торговле принимают участие многие книжники, занимая по 5 и более сажен, так что расход за одно место превышает сотню рублей. Бывали случаи, что в дождливое время и с капиталом прощались. Но этот народ — «неунывающие россияне» один кончил, а другой на его месте вырос. Торговцы другим товаром, главным же образом галантерейщики, стараются поместиться рядом с книжниками, потому что товар последних, как более интересный, привлекает и большую часть публики, а соседние с ними торговцы пользуются таким стечением народа, и цены на их товар заметно растут.

II

Я хочу сказать несколько слов о некоторых весьма типичных переплетчиках, типичных именно по их отношению и взглядам на книгу и свое дело.

Мне был известен, между прочим, переплетчик, хороший мастер и любитель этого дела. Звали его Егором Герасимовым, а заведение его помещалось в Кривоколенном переулке, близ Мясницкой. Не красовалась его мастерская роскошными вывесками, не гнался он за эффектом и дутой популярностью, но любил книгу, по его выражению, как «животрепещущий материал». Избави бог, если книга была неровно сверстана или не совсем аккуратно обрезана. В подобных случаях он из себя выходил. Никогда не допускал он сдать книгу ее владельцу в испорченном виде. Если же его мастер чем-нибудь попортит книгу, Герасимов срывал с нее переплет и на собственные средства приобретал новый экземпляр для возвращения заказчику в требуемом виде. Мне самому приходилось покупать у него книги с оторванными переплетами. Он не составил себе капитала, но имя его осталось надолго в памяти многих, как имя переплетчика-артиста.

В настоящее время есть немало переплетчиков, нисколько не задумывающихся спустить книгу своему клиенту во всяком виде, и любители, разумеется, справедливо избегают подобных