Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

техъ [Варягъ] прозвася Руская земля…"[1256]. Таким образом, Русская земля прозвалась именно от конкретных варягов — "Руси" (остальные варяги к этому не имеют никакого отношения). В этой связи понятно и последующее использование термина в широком плане (для всей территории и племен, находящихся под властью Руси)[1257] и в узком (к одному из участников общих мероприятий, в отличие от полян, словен, просто варягов и т. п.). "Русь" в узком смысле — господствующая часть населения Руси и, одновременно, в широком смысле — страна, территория и племена подвластные русским князьям.

Вместе с тем ПВЛ не всегда последовательно пытается провести разграничение между "Русью" и "Варягами". "Варяги", "совокупленные" в Киеве Аскольдом и Диром, судя по всему, та же "Русь"[1258]. Походы на греков, как мы видели, совершаются "Русью" в широком смысле. Однако, как и в Н1Л, "Русь", получившая перед возвращением домой по приказу Олега "парусы паволочиты", видимо, отождествляется с "Варягами", перечисленными среди участников похода[1259]. Только с сообщения 941 г., когда Игорь после неудавшегося похода на Византию "посла по Варяги многи за море", это разграничение между "своими" варягами ("Русью") и "заморскими" становится более отчетливым[1260]. Но и после этого, описывая процедуру заключения договора 945 г. с греками, летописец отметит: "… А хрестеяную Русь водиша роте в церкви святаго Ильи […] мнози бо беша Варязи хрестеяни"[1261]. Здесь "Русь" можно понимать и в широком смысле (а "Варягов" — как составную часть ее), и в узком ("Русь" — это "Варяги").

Такая непоследовательность понятна, учитывая искусственность летописной конструкции о варяжском племени "Русь", перебравшемся в полном составе в Восточную Европу. Реальных же критериев, позволяющих отличить "своих" варягов от "заморских" на ранней стадии развития Киевской Руси летописец не знал. Но и он, и многие на Руси, в той или иной степени, знали о варяжском происхождении князей[1262] и целого ряда представителей знати, которые, как и Рюриковичи, должны были помнить о своих варяжских корнях[1263]. Это, естественно, приводило к нарушению внутренней логики летописного текста. Реальные же разграничительные критерии для летописца появились позднее, когда обозначились существенные различия между ославянивавшимися потомками варягов и присутствовавшими на Руси наемниками и купцами из Скандинавии. Но и в числе последних было не мало тех, которые прочно оседали на Руси, обзаводились семьями, пополняя категорию "своих" варягов.

Из вышесказанного также следует, что ПВЛ понимает "Русь" не как дружину, а как этническую общность, отличающуюся и от "Полян", "Словен" и т. п., и от просто "Варягов". Неоднократно предпринимавшиеся попытки истолковать "Русь" как социальный слой, дружину[1264] — следствие исследовательской трактовки, но не показание самой летописи[1265]. Летописец же понимал "Русь" в том смысле как и "Полян", "Словен" и т. п. Те жили с "роды своими", и эти пришли с "роды своими" в полном составе к призвавшим их "родам" словен, кривичей, мери, чюди и т. п. Аскольд и Дир отпросились у Рюрика в Царьград "с родомъ своимъ". Поляне, в свою очередь, на вопрос Аскольда и Дира "чий се градокъ?" ответили: "Была суть 3 братья… иже сделаша градокось, и изгибоша, и мы седимъ, платяче дань родом их Козаромъ"[1266]. "Мы от рода рускаго" — представляются послы Олега и Игоря в договорах с Византией[1267] и т. п.

Стремление связать себя генетически с "Русью" должно было реализоваться через представления о родоначальнике. Признать родоначальниками Аскольда и Дира, значило унизить себя перед лицом тех же новгородцев, "родоначальником" которых был сам Рюрик. И хотя Ипатьевская летопись начинает перечень князей с Аскольда и Дира[1268] — они не "рода княжеского". Поэтому "Русью" полян (а потом уже словен и "прочих") окрестили не они, а Олег[1269] (внешняя санкция, своеобразное введение в род), который был рода княжеского. Таким образом, генетически, киевляне себя связали, через Олега, с Игорем (через их обоих — с Рюриком), а не Аскольдом и Диром. Тем самым отбрасывалась и нежелательная версия об узурпации власти. Эти книжные выкладки сурово расходились с реальностью, поскольку киевляне (поляне) были завоеваны, покорены и вначале находились на подчиненном положении. Ситуация изменяется со времен Игоря, когда уже оформился, в общих чертах, варяго-полянский союз[1270].

Таким образом, перед нами борьба двух традиций — киевской и новгородской, полянской и словенской, каждая из которых, при всем собственном этноцентризме, основываясь на сложившейся иерархии этнических общностей[1271], не могли не признать высокую, по сравнению с другими восточнославянскими группами, престижность друг друга. Эта традиция диалектического единства борьбы и признания выросла из исторических реалий, определивших особую сакральную и политическую роль двух "старейших городов" на Руси и двух основавших их "племен" и нашла противоречивое, но яркое отражение на страницах летописей.

Как бы там ни было, Е.А. Мельникова, В.Я. Петрухин и их сторонники правы в том, что до прихода норманнских отрядов в Среднее Поднепровье ни о какой "Русской земле" здесь не может идти речи.

Теперь вернемся к вопросу о "Русской земле" в узком смысле слова, как о "великокняжеском домене". Из современных историков эту точку зрения активно отстаивает В.Я. Петрухин. Однако собственные наблюдения известного исследователя противоречат такой постановке вопроса. Так, комментируя историографическую ситуацию по поводу "изначальности "Русской земли" в узком или широком смысле", он, с некоторыми оговорками, склоняется к мнению "о раннем бытовании названия Русь именно в широком смысле". Вместе с тем отмечает, что к Х в. "относятся и упоминания триединства Киева, Чернигова и Переяславля (в договорах 911 и 944 гг.), правда, без идентификации их с Русской землей в узком смысле: вероятно, именно в Х в. происходило формирование великокняжеского домена, который сохранил в эпоху раздробленности название "Русская земля"[1272]. Напрашивается в этой связи вопрос, что это за домен, который держался на "триединстве" городов? Более того, по мнению автора, "ряд" Ярослава, по которому тот разделил "домен" между сыновьями, был уже шагом "к "отчинному" — феодальному (удельному) распределению и наследованию столов". Однако "легитимность "отчинной" княжеской власти должны были признать главные города Русской земли — Киев, Чернигов и Переяславль и "тянувшие" к ним волости". Более того — раздел Руси, по В.Я. Петрухину, был предопределен как "рядом" Ярослава, так и ""вечевым строем" городов"[1273]. Из положений самого автора, таким образом, напрашивается вывод, что главную роль в политической жизни того времени играли не столько межкняжеские отношения, сколько отношения между городами.

Показательны в этом плане и построения А.В. Назаренко. С середины 1980-х гг. он отстаивает идею родового сюзеринитета Рюриковичей, в