Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

Помню <19>19-й год, пришли добровольцы. Эта смена властей, холод, голод стали обычными явлениями нашей жизни. Наступила какая-то реакция в душе. Все волнения сменились безразличным отношением к окружающему. Учиться было трудно, не хотелось. Революция поставила свою печать на учащуюся молодежь. Все ждали чего-то, но чего – сами не знали. Горела маленькая надежда на перемену, но все было напрасно. Получали дома душераздирающие письма, писали о голоде, о лишениях, об убийствах. Но не было сил помочь в чем-либо. Постепенно чувствовалось, что надвигается серая свинцовая туча и вот-вот задавит. Помню смерть мамы, заболевшей от недомогания, как раз в вербную субботу <19>20-го года. Прошла ужасная Пасха. Отъезд отца. Что-то тяготило и давило.

Помню отъезд в Константинополь, надежду на лучшее, стремление к чистому. Приехав в Константинополь, я сразу попала в гимназию, и тут-то началась новая жизнь, полная надежд и мечтаний. Все старое – какой-то тяжелый и кошмарный сон, но что-то будет впереди.

Елагина Т.

Мои воспоминания от 1917 года до поступления в гимназию

Воспоминания от 1917 года до эвакуации отличаются своей неполностью и неясностью, с момента же эвакуации они несколько меняются и становятся определеннее. Что же могла чувствовать и переживать 13-летняя девочка, жившая среди родных, которые старались скрыть от нее все волнения и трудности жизни. Только теперь, среди разговора, я узнаю то, что уже давно миновало и когда-то волновало и тревожило взрослых членов семьи.

С 1915 года мы жили в Крыму в городе Керчь. Жизнь в этом городе по сравнению с жизнью во многих других городах была значительно нормальнее. И воспоминания мои в большинстве случаев радостные и спокойные. Помню несколько случаев, которые заставили сильно взволноваться и встревожиться. Это были первые два-три дня, когда пришло известие об отречении Николая II от престола. В эти дни дома чувствовалось какое-то напряженное состояние, так как всем нам строго-настрого не позволили говорить об этом известии, чтобы не взволновать пожилую бабушку, очень уже слабую и больную в это время. Время пребывания большевиков Керчь пережила спокойней, чем в других городах, потому что во главе их был человек из образованных людей и весьма сдерживал их. Были единичные аресты, расстрелы, но не в таком количестве, как, например, в Севастополе. Участь офицерства и моряков в Севастополе, все рассказы о зверских поступках с ними сильно запали в памяти. И вряд ли когда-либо можно забыть эти ужасные рассказы.

Помню хорошо и трехдневное восстание каменоломщиков. Эти три дня никто не смел выходить из дому под страхом расстрела, на улице днем и ночью раздавались крики, выстрелы; всюду валялись трупы убитых, на деревьях болтались повешенные, во многие дома врывались, одни – чтобы спрятаться, другие – с обыском. Состояние было напряженное, так как каждый час можно было ожидать всего. Но через три дня восстание было подавлено, и началось разрушение их пристанища. Не помню, сколько дней, но мне казалось большим сроком, продолжалось разрушение каменоломен. Под каждый вход подкладывали бочками всякие взрывчатые вещества, и это поджигалось. Каждый взрыв, от которого окна дрожали, был жуток, все казалось, что это предвестник какого-нибудь несчастья. Еще один случай я никогда не забуду. 29 июня 1920 года к нам во двор упала бомба, брошенная большевиками. Картина была ужасная. Бомба упала около дверей небольшого сарая, в котором находились четыре еврея, кончавшие какую-то сделку. Сарай совершенно разрушился, каменные плиты двора были выворочены, все стекла и рамы вылетели, эти четыре человека убиты и искажены. Было трудно узнать, кто они такие, хотя все знали их хорошо. Картина действительно жуткая и забыть ее очень трудно. Подобных случаев в этот год было немало в Керчи, так как каждый день большевистский аэроплан бросал по нескольку бомб, но ни одна не попала туда, куда они метили, а именно в порт и суда. В этом же 1920 году, 30-го октября, помню хорошо, в пятницу, была объявлена эвакуация. Я вернулась вечером из гимназии (мы тогда занимались после обеда в другом помещении, так как наша гимназия была занята лазаретами), и сразу начали готовиться к отъезду. Ночи не спали ни в пятницу, ни в субботу, 1-го в воскресенье в 12 часов отъехали. До отъезда масса тяжелых переживаний. Уезжать не хотелось, но и чувствовалось, что оставаться нельзя. В последнюю ночь заснуть не могли, по квартире бродили матросы и распределяли между собой все то, что оставалось. Уезжать было тяжело. Все время сидела на палубе, смотрела на уходившие берега, но никогда не предполагала, что уезжаю надолго. Все казалось, что скоро вернемся. Уезжая, в крепости на форте Тотлебен виднелся красный флаг. Приехали в Константинополь. Через две недели переехали на Босфор в местечко Enimahale близ русского общежития в Буюк-Дере. Братьев приняли в гимназию Союза городов, сестру в Еникен в гимназию Нератовой. Я осталась одна с родителями. Один день видели старшего брата – он уехал с корпусом в Бизерту, старшая сестра с мужем – в Сербию. Половина семьи оказалась далеко. Все время пребывания в Константинополе пришлось делать все самой, варить обед, стирать белье, колоть дрова, топить печи, мыть полы, убирать комнаты и т. д. Приходилось и зарабатывать (с чего же жить), помогать родным. Сама ездила в Константинополь (2 часа езды от нашего места жительства), ходила во всякие союзы, получала работы. Нередко приходилось сидеть ночами, чтобы успеть кончить полученную работу, а то весь следующий день выйдет из расписания. Так прошла жизнь в Константинополе, вся в хлопотах и работе. Абсолютно не было времени что-нибудь сделать для себя, почитать что-нибудь и т. п.

В декабре 1921 года я была принята в гимназию и со всеми приехала в Тржебову.

Воспоминания о всем прошедшем теперь не так тяжелы, как были те переживания в те минуты и в тех случаях. Часто-часто я вспоминаю все, и скажу, что все же Бог нас миловал, что мы спасены, а могло быть значительно хуже. И это всегда является успокоением. Да, конечно, могло быть и хуже.

Бренчанинова Е.

Мои воспоминания от 1917 года до поступления в гимназию

Отречение государя императора застало всю нашу семью в нашем имении Вологодской губернии, где мы проводили каждое лето, но на этот год остались и на всю зиму. Я была тогда еще совсем девочкой, и, может быть, не понимала всей важности этого события, но и тогда я уже чувствовала, что совершилось что-то важное, меняющее весь строй нашей жизни,