Очень легкая смерть. Повести. Эссе - Симона де Бовуар

Потом та ссора в прошлом году, когда у нас ужинали Тальбо и Кутюрье. Тальбо держался вызывающе покровительственно. Он поздравил Мориса по поводу какого-то его доклада о происхождении вирусов, и тот выглядел как школьник, получивший похвальный лист. Это взбесило меня. Я не люблю Тальбо. Когда он о ком-нибудь говорит: «Это величина!» — так и хочется дать ему пощечину. После их ухода я со смехом сказала Морису:

— Скоро Тальбо и о тебе скажет: «Это величина». К тому идет.

Он рассердился. Стал с большим, чем обычно, жаром упрекать меня, что я не интересуюсь его работами, не придаю значения его успехам. Он сказал, что ему неважно мое уважение «в общем», если в частности меня никогда не трогает то, что он делает.

В его тоне было столько желчи, что я похолодела:

— Ты разговариваешь со мной как с врагом!

В течение десяти лет я проводила руками Мориса захватывающие исследования о взаимоотношениях врача и больного. Я была непосредственной участницей, давала ему советы. И эту связь между нами, такую важную для меня, он решился порвать. Следить за его успехами издали, пассивно, признаюсь, у меня не было никакого желания. Да, я к ним безразлична: он восхищает меня как человек, а не как ученый. А ведь он любил меня за искренность. Не могу поверить, что этим я ранила его самолюбие. Столь низменные чувства не свойственны Морису. Или свойственны и Ноэли научилась их использовать? Как отвратительно даже подумать такое. Все смешалось в моей голове. Я верила, что знаю, кто такая я, кто такой он, и вдруг я ни его, ни себя не узнаю.

Воскресенье, 6 декабря. Когда подобное случается с другими, то кажется, что это вполне ординарное событие, легко поддающееся анализу, а потому легко преодолимое. Но когда это случается с вами, действительность головокружительна в своем неправдоподобии, и вы обречены на немыслимое одиночество.

В те ночи, когда Морис у Ноэли, я боюсь спать и боюсь не спать. Эта пустая кровать рядом со мной, эти нетронутые холодные простыни… Я напрасно принимаю снотворное: мне снятся сны. Часто во сне я теряю сознание от горя. Я стою парализованная под взглядом Мориса, и в душе моей — все страдания мира. Я жду, что он бросится ко мне. Он окидывает меня равнодушным взглядом и уходит все дальше и дальше.

Раньше я говорила себе: смерть — единственное непоправимое несчастье. Если он бросит меня, я сумею это пережить. Смерть внушала ужас своей возможностью. Разрыв казался поправимым, ибо я не представляла, что это такое. Но сейчас я думаю, если бы он умер, я бы знала, что потеряла и что такое я сама. В действительности же я больше не знаю ничего. Моя жизнь, оставшаяся позади, полностью разрушена, как при землетрясении, когда земная твердь поглощает себя самое. Вы убегаете все дальше, а она с жадностью пожирает себя за вашей спиной. Возврата нет. Исчез дом, и деревня, и вся долина. Даже если остаться в живых, не будет больше ничего, даже того места, которое принадлежало вам на земле.

Я просыпаюсь такой разбитой, что, если бы в десять часов не приходила служанка, я бы целый день оставалась в постели, как делаю это по воскресеньям, до полудня, а то и целый день, если Морис не приходит обедать. Мадам Дормуа чувствует, что что-то не так. Унося поднос с завтраком, она говорит с укоризной:

— Вы ничего не ели!

Иногда ей удается настоять, и я проглатываю ломтик поджаренного хлеба, лишь бы меня оставили в покое. Но кусок не лезет в горло.

За что он разлюбил меня?

Идиотские реминисценции. Фильм, который я видела, когда была маленькой. Жена приходит к любовнице мужа: «Для вас это только каприз. А я его люблю!» И потрясенная любовница посылает ее вместо себя на ночное свидание. В темноте муж принимает ее за другую, а утром, пристыженный, возвращается к ней. Это был старый немой фильм, сделанный в несколько ироническом плане, но он меня сильно взволновал. Я отчетливо вижу длинное платье женщины, прическу с бандо.

Поговорить с Ноэли? Но для нее это не каприз, а предприятие. Она скажет, что любит его, и, несомненно, держится за все, что сегодня он может дать женщине. Я полюбила его, когда ему было двадцать три года. Неясное будущее. Трудности. Я любила его без всяких гарантий. Я отказалась от собственной карьеры. Впрочем, я ни о чем не жалею.

Понедельник, 7 декабря. Колетта, Диана, Изабель… И это я, никогда не любившая откровенничать! А сегодня вечером Мари Ламбер. У нее большой опыт. Я бы так хотела, чтобы она смогла все объяснить мне.

Вывод из нашего долгого разговора: я сама слишком плохо разобралась в своей истории. Я знаю все наше прошлое наизусть, и вдруг оказывается, я ничего о нем не знаю. Она попросила меня изложить все коротко на бумаге. Попробуем.

Глядя, как работал папа в своем кабинете в Баньоле, я думала, что нет более прекрасной профессии, чем медицина. Но в первый же год моей учебы я была потрясена, переполнена отвращением, раздавлена этим повседневным кошмаром. Много раз я готова была сбежать. Морис был практикантом. С первого взгляда я прочла на его лице нечто, взволновавшее меня. Мы полюбили друг друга. Это была любовь безумная, любовь мудрая, словом, любовь. Пакт верности, который мы заключили, значил для него еще больше, чем для меня, ибо второе замужество его матери внушило ему болезненный ужас перед разрывами, расставаниями. Поженились мы летом 44-го. Заря нашего счастья совпала с пьянящей радостью Освобождения. Мориса привлекала производственная профилактика. Он нашел место в фирме «Симка». Это не было так тягостно, как работа участкового врача, и он любил своих рабочих пациентов.

Послевоенный период разочаровал Мориса. Работа в «Симке» наскучила ему. Кутюрье, которому повезло с ординатурой, убедил его перейти вместе с ним в клинику Тальбо, чтобы работать в его группе и специализироваться. Возможно, — Мари Ламбер дала мне это понять — я слишком ожесточенно возражала против его решения десять лет назад. Быть может, я и чересчур явно показывала, что в глубине сердца так и не примирилась. Но этого недостаточно, чтобы разлюбить. Какова действительная связь между переменой в его жизни и переменой чувств?

Она спрашивала меня, часто ли он упрекал меня в чем-то, критиковал? О,