Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

– Да… вроде этого… – отвечала Глафира Семеновна.

– Второй час ночи, – посмотрел Конурин на часы. – Здесь второй час ночи; стало быть, в Петербурге…

– А там два часа дня… – подсказала Глафира Семеновна.

– Да ведь еще давеча вы мне говорили, часа два назад, что три часа дня было.

– Ну, стало быть, теперь в Петербурге пять часов вечера. Нельзя же так точно…

– А пять часов вечера, так она, пожалуй, после чаю в баню пошла. Сегодня день субботний, банный. О-хо-хо-хо! А мы-то, грешники, здесь без бани сидим! – зевнул он еще раз и стал сопеть носом.

Засыпали и Николай Иванович с Глафирой Семеновной.

Но вот туннель кончился, мелькнул утренний рассвет – и глазам присутствующих представилась роскошная картина. Поезд шел по берегу моря. С неба глядела совсем уже побледневшая луна. На лазурной воде беловатыми точками мелькали парусные суда. По берегу то тут, то там росли пальмы, близ самой дороги по окраинам мелькали громадные агавы, разветвляя свои причудливые, рогатые, толстые листья, то одноцветно-зеленые, то с желтой каймой. Вот показалась красивая двухэтажная каменная вилла затейливой архитектуры и окруженная садиком, а в садике апельсинные деревья с золотистыми плодами, гигантские кактусы.

– Николай Иванович! Иван Кондратьич! Смотрите, вид-то какой! Да что же это мы? Да где же это мы? – воскликнула в восторге Глафира Семеновна. – Уж не попали ли мы прямо в Италию? Апельсины ведь это, апельсины растут.

– Да, настоящие апельсины, – отвечал Николай Иванович.

– И пальмы, пальмы. Даже латании. Такие латании, как в оранжереях или в зимнем саду в «Аркадии». Вот так штука! Господи Иисусе! Я не слышала, чтобы в Ницце могли быть такие растения. Право, уж не ошиблись ли мы как-нибудь поездом и не попали ли в Италию?

– Почем же я-то знаю, матушка! Ведь ты у нас француженка, ведь ты разговаривала.

– Да ведь кто ж их знает! Разговариваешь, разговариваешь с ними, а в конце концов все равно настоящим манером ничего не понимаешь. Смотри, смотри, целый лес пальм! Вот оказия, если мы ошиблись!

– Да не проспали ли мы эту самую Ниццу-то – вот что? – вмешался в разговор Иван Кондратьевич. – Ведь вы сказывали, что Италия-то за Ниццей. Ниццу проспали, а теперь в Италии.

– И ума приложить не могу! – разводила руками Глафира Семеновна, восторгаясь видами. – Смотрите, смотрите, скала-то какая и на ней домик. Да это декорация какая-то из балета.

– Совсем декорация… – согласился Иван Кондратьевич. – Театр – одно слово.

– Батюшки! забор из кактусов. Целый забор из кактусов… – кричала Глафира Семеновна. – И лимонная роща. Целая лимонная роща. Нет, мы наверное в Италии.

– Проспали, стало быть, Ниццу! – сказал Иван Кондратьевич. – Ну, плевать на нее. В Италию приехал так в Италию, тем лучше, все-таки к дому ближе. А только что же я шарманщиков не вижу? Ведь в Италии, говорят, весь народ – шарманщики. А тут вон уж идет народ, а без шарманок.

– Боже мой! И шляпы на мужиках итальянские, разбойничьи. Нет, мы положительно приехали в Италию, – продолжала Глафира Семеновна.

– Так спроси вон этого эфиопа-то, что к нам в купе давеча влез, чем сомневаться, – сказал Николай Иванович. – Он туточный, он уж наверное знает, куда мы приехали.

Глафира Семеновна откашлялась и начала:

– Монсье… се Итали? – кивнула она в окошко. – У сом ну анрезан?[466]

– Tout de suite nous serons à Cannes, madame…[467] – отвечал пассажир, осклабившись в легкую улыбку и приподнимая свою дорожную шапочку.

– Ну что? Проспали Ниццу? – спрашивает Николай Иванович жену.

– Постой… Ничего не понимаю. Надо еще спросить. Ну а Ницца, монсье? Нис? Ну завон дорми и не савон рьян… Нис… Ну завон пассе Нис?

– О, non, madame. А Nice nous serons à six heures du matin[468].

– Слава Богу, не проехали! – произнесла Глафира Семеновна. – Фу, как я давеча испугалась!

– Да ты спроси, Глаша, хорошенько.

– Мэ се не на Итали? – снова обратилась Глафира Семеновна к пассажиру.

– Non, non, madame. Soyez tranquille. L’Italie c’est encore loin[469].

– Мерси, монсье. Нет-нет, не проехали. В Ницце мы будем в шесть часов утра. А только скажите на милость, какой здесь климат! Совсем Италия. Пальмы, апельсины, лимоны, кактусы. Да и лица-то итальянские. Вон мужик идет. Совсем итальянец…

– Без шарманки, так, значит, не итальянец, – заметил Конурин.

– Молчите, Иван Кондратьич! Ну что вы понимаете! Дальше своего Пошехонья из Петербурга никуда не выезжали, никакой книжки о загранице не читали, откуда же вам знать об Италии! – огрызнулась Глафира Семеновна и продолжала восторгаться природой и видами: – Водопад! Водопад! Николай Иваныч, смотри, какой водопад бьет из скалы!

А с моря между тем поднималось красное зарево восходящего солнца и отражалось пурпуром в синеве спокойных, величественных вод. Начиналось ясное, светлое, безоблачное утро. Из открытого окна вагона веяло свежим, живительным воздухом.

– Ах, как здесь хорошо! Вот хорошо-то! – невольно восклицала Глафира Семеновна.

– Да, недаром сюда наши баре русские денежки возят, – отвечал Николай Иванович.

– Cannes! – возгласил кондуктор, когда остановились на станции.

Поезд опять тронулся, и дальше пошли виды еще красивее, еще декоративнее. Солнце уже взошло и золотило своими лучами все окружающее. Справа синело море с вылезающими из него по берегу громадными скалами, слева чередовались виллы – виллы без конца, самой прихотливой архитектуры и окруженные богатейшей растительностью. Повсюду розовыми цветками цвел миндаль; как бы покрытые белым пухом, стояли цветущие вишневые деревья.

– Господи Боже мой! И это в половине-то марта! – воскликнул Николай Иванович. – А у нас под Питером-то что теперь! Снег на полтора аршина, и еще великолепный, поди, санный путь.

Проехали Грасс. Опять справа море и слева виллы без конца, прилепленные почти к отвесным скалам. Наконец поезд опять въехал в туннель, пробежал по нему несколько минут и выскочил на широкую поляну. Виднелся город. Еще минут пять – и паровоз стал убавлять пары. Въезжали в обширный крытый вокзал и наконец остановились.

– Nice! – закричали кондукторы.

– Ницца… – повторила Глафира Семеновна и стала собирать свой багаж.

V

На подъезде к станции толпились коммиссионеры гостиниц в фуражках с позументами и выкрикивали названия своих гостиниц, предлагая омнибусы. Супруги Ивановы и Конурин остановились в недоумении.

– Куда же, в какую гостиницу ехать? – спрашивала Глафира Семеновна мужа.

– Ах, матушка, да почем же я-то знаю!

– Однако надо же…

– Модное слово теперь «вив ля Франс» – ну и вали в «Готель де Франс». «Готель де Франс» есть? – спросил Николай Иванович по-русски.

Коммиссионеры молчали. Очевидно, под таким названием в Ницце гостиницы не было или омнибус ее не выехал на станцию.

– «Готель де Франс»… – повторил Николай Иванович.

– Постой, постой… Спроси лучше, в какой гостинице есть русский самовар, – туда и поедем, а то нигде за границей чаю настоящим манером не пили, – остановил его Конурин и, в свою очередь, спросил: – Ребята! У кого из вас в заведении русский самовар имеется?

Коммиссионеры, разумеется, русского языка не понимали.

– Русский самовар, пур те…[470] – опять повторил Николай Иванович и старался пояснить слова жестами, но тщетно. – Не понимают! – развел он руками. – Глаша! Да что же ты! Переведи им по-французски.

– Самовар рюсс, самовар рюсс. Пур лобульянт пур те… Эске ву аве дан ля готель?[471] – заговорила она.

– Ah! madame désire une bouilloire!..[472] – догадался какой-то коммиссионер.

– Нет, не булюар, а самовар рюсс, с угольями.

– Самовар! – крикнул Конурин.

– Mais oui, monsieur… Samovar russe c’est une bouilloire[473].

– Что ты все бульвар да бульвар! Не бульвар нам нужно, давай комнату хоть в переулке. Что нам бульвар! А ты дай комнату, чтобы была с самоваром.

– Иван Кондратьич, вы не то толкуете. Оставьте… Ни вы, ни они вас все равно не понимают, – остановила Конурина Глафира Семеновна.

– Обязаны понимать, коли русские деньги брать любят.

– Да что тут разговаривать! – воскликнул Николай Иванович. – Дикие они насчет самоваров.