Хладная рать - Анастасия Командор

весь их лицемерный совет. И на себя, что был так слеп и наивен прежде, веря, что уж они-то, самые близкие, самые доверенные люди князя будут стоять за него до конца. Верил, что все они на одной стороне, вместе противостоят бедам и испытаниям, что посылает судьба. Но оказалось, каждый сражается лишь за себя.

— Ты клялся ей в верности, отец! — с болью и гневом воскликнул Ратмир. — На вече, как и все остальные! Неужели, клятвы так мало значат для вас? Мера воспринимала свою куда серьезнее.

— Клятвы существуют, пока в них веришь. Думаешь, колдунья вспомнит о своей, когда с армией нежити подступит к стенам города?

— И она будет права! Ты забрал все, что у нее было! Ты сделал ее такой!

Булат ответил на яростные обвинения сына усталой полуулыбкой. Вздохнул тяжело, покачал головой.

— Как я и думал: ты ничего не понял. Ну, поживешь с мое, обзаведёшься семьёй — и поймёшь, что самая главная, нерушимая клятва, это та, что ты даёшь самому себе и своему сыну, когда впервые берешь его на руки. Когда понимаешь, что сделаешь все, чтобы защитить его. Ты станешь княжить после меня. И княжить не над развалинами и разоренными землями. Своим решением я спас тысячи жизней. Разве это не стоит пары смертей и пары нарушенных клятв?

Ратмир долго молчал, глядя на отца. Пытался смириться с этим новым, совершенно незнакомым человеком, и теми поступками, что он совершил. Молчал, пока в душе медленно тлела горечь.

Глава 39. Правда

Яркий костер трещал в тишине ночного леса, бросая рыжие отсветы на утоптанный снег вокруг и на лица людей. За их спинами плясали вытянутые тени, выходили за пределы круга света и сливались с тенями лесными, что плотным куполом укрывали сейчас весь обозримый мир. В морозном, подернутом маревом костра воздухе сверкали и гасли проворные искры, а все остальное замерло неподвижно и безмолвно, словно и нет ничего, кроме этого костра.

Молчали, потому что каждому было кого вспомнить и о чем погоревать. Потому что слишком устали, чтобы разговаривать. А в снегу неподалеку лежал такой же молчаливый и неподвижный мертвец. Для Меры он был ещё одним зримым напоминанием о собственных ошибках. Еще одна кровь на руках, ещё один груз на душе.

Она не знала, винят ли Кельда с Ингваром ее за необдуманные поступки, приведшие в конце концов к гибели друга. Думала, что нет, ведь ормарры относятся к смерти даже проще, чем раннды. Для тех и других смерть — лишь шаг на пути к новому. Но Мера знала не понаслышке, чувствовала собственным сердцем, которое теперь делила с нечистью, что не все мертвые хотят быть мертвыми.

Она в очередной раз поежилась, спрятала руки поглубже в широкие рукава кортела и придвинулась ближе к огню. Так близко, что на лице чувствовался почти невыносимый жар, что волокна оторочки стали тлеть потихоньку, источая неприятный запах палёной шерсти.

После того, как пролежала все утро в снегу, Мера никак не могла согреться. Казалось даже, что она умерла и сама возродилась упырем, как это обычно бывает с колдунами. О том, что все ещё жива, напоминало только слабое биение сердца и неутихающая боль. Рана будто бы горела изнутри.

Мера знала, что поможет ей избавиться от боли, исцелиться и вернуть силы, которых сейчас едва хватало, чтобы оставаться в сознании. Но воспоминания о лужах крови на полу покоев и трупах воинов были ещё слишком свежими. Ее бросало в дрожь от осознания, что набросилась на собственных людей, словно дикий зверь. Желание рвать на куски мягкую плоть, глотать, не жуя, больше и больше, упиваться силой стало в тот момент столь велико, что захватило ее полностью, не оставив место ничему человеческому. И пусть это было не ее желание, а нечисти, но она чувствовала… чувствовала все. Такую невыносимую жажду, такую ярость, что готова была сдаться. Если бы не благословенный рассвет…

Именно этого она испугалась. Себя. Того, на что способна. Это перечеркивало все, ради чего она заключила сделку с Чернобогом. Больше не было смысла делать вид, что она на стороне людей. Больше не было права называть себя княгиней. Она нарушила клятву, которую дала народу: защищать и оберегать. Она нарушила слово, данное самой себе: не становиться чудовищем.

Поэтому Мера почти не чувствовала обиды на тех, кто желал ей смерти несмотря на все ее попытки сделать что-то хорошее. Почти. Все же злость на себя не могла полностью погасить разочарование в людях. Нет, она не стала их ненавидеть и уж тем более не желала отомстить, добиться справедливости, вернуть то, что оставил ей отец. Она их понимала.

Оставалось принять все, что сделано, смириться, что ничего не исправить, и жить дальше с надеждой, что время сгладит углы, сотрёт обиды и уменьшит боль. С пустотой в душе, на месте которой была когда-то мечта сделать мир лучше.

— Есть охота, — протянула Кельда, нарушив молчание впервые за вечер.

— Ох уж эти люди! — раздался звонкий девичий голос не пойми откуда.

Кельда удивлённо вскинула брови и заозиралась, а Ингвар взглянул в сторону Меры. Тем временем ее вторая тень отлипла от земли и поднялась вертикально, словно неведомое живое существо, а потом оформилась в силуэт. Всего миг спустя за плечом Меры вместо сгустка тьмы стояла молодая девушка с длинными косами и хищной щербатой улыбкой. Глаза нечисти сверкали как два жёлтых болотных огня.

Глядя в сторону тела Акке, она облизнулась и мечтательно протянула:

— У вас тут под боком целая свеженькая тушка, холодная, правда. Как бы мне хотелось…

— Скройся, ночница, — хмуро оборвала ее Мера. — Я зла на тебя, не зли хотя бы остальных.

Ночница издала обиженный стон, но прятаться в тень хозяйки не спешила. Взгляд ее жёлтых глаз скользил с мертвого тела к живым и обратно. Мера чувствовала отголоски ее жажды, вечный неуёмный голод нечисти, которую только чужая кровь и жизнь может согреть ненадолго, подарить то, чего она навсегда лишена.

— О, так это и есть твоя нечисть? — Кельда с интересом разглядывала ночницу, пока Мера пыталась не думать о силе, что текла по венам друзей.

— Она самая! С тобой мы ещё не знакомы, рыжая? — Любава подмигнула Кельде и отвесила шутливый поклон, а потом наклонилась к самому уху Меры, потому что та на нее до сих пор так и не взглянула. — И почему это ты злишься, хозяйка? Я ведь жизнь тебе спасла! То есть, нам обеим, и ещё тому мрачному