Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

Он был полон энтузиазма, ему до чертиков хотелось общаться, показать мне, как комфортно, а главное, свободно они устроили свою жизнь.

– Какое это счастье, – говорил он, – не подлаживаться, не слушать указаний сверху, не стоять в очередях за визами. Так противно и унизительно, когда простаиваешь уйму дней за визами, только потому, что ты – советский гражданин. Представляешь, из-за этой чертовой очереди в консульство сорвались концерты в Японии? Невероятно, но факт! Пока стоял в очередях и ждал, сроки истекли. Немцы, ни минуты не тратя, пересекают любую границу. Каково это?

На следующий день, перед отправлением поезда из Гамбурга в Мюнхен, слоняясь по вокзалу, я устроилась в кафе и не без грусти начала перебирать в памяти наши встречи. Конечно же, Новый год вчетвером в их доме на улице Горького, который был для Щедрина почти мистически значимым. Родион, настаивая на приезде к ним из Переделкина, уверял, что Новый год – это наш талисман, и, если вместе не встретим, год не будет удачным. Что это было за тяготение? Я бы не назвала наши отношения близкими. Это было что-то иное. Скорее профессиональная приверженность. Как праздник воспринимали мы появление их премьер, не пропуская балеты с Майей, исполнение музыки Родиона. Родион, особенно восторженно относившийся к поэзии Андрея, проглатывавший каждую его подборку, любил повторять, что стихи Вознесенского стимулируют его творчество, что они – существенная составляющая его вдохновения. Майя и Родион были и на моей многострадальной премьере «Контакта» в Вахтанговском театре. (Постановка была запрещена комиссией горкома партии.)

Родион обычно одним из первых читал мои тексты. Помню его звонки после повестей «Близкие», «Коллажи Парижа» и «Американок», которые он отмечал особо. Надо отдать должное Щедрину, книги он не перелистывал, он их читал. Основательность во всем отличала его характер.

В доме Большого театра их две квартиры были сведены одной лестничной площадкой. В первой, где царила Майя, была большая комната, типа репетиционного зала, с зеркалами во весь рост и огромной тахтой. На тахте мы обычно валялись, болтая и посматривая в телевизоре новогоднюю программу, когда уже пробило двенадцать, отшумели поздравления. Порой в новогодний «Голубой огонек» включались номера Майи или Андрея. В этой квартире можно было без конца рассматривать уникальные фотографии, живописные портреты Майи – специально сгруппированные на стенах у трельяжа, под стеклом изящных столиков и над канапе. Позы, остановленные движения отражали неповторимую грацию этой женщины, запечатлев вершины ее успеха. Сегодня, когда вышел альбом фотографий Плисецкой, сделанных лучшими мастерами мира, эти фотошедевры в ее квартире стали достоянием широкой публики и вошли в балетную историю.

Иногда во время встречи Нового года кто-то из семьи Майи или Родиона ненадолго присоединялся к нам. Мама Щедрина Конкордия Ивановна, даже если отсутствовала, на каждый Новый год присылала свои фирменные пирожки; Рахиль Михайловна, мама Майи, чаще заезжала в течение дня просто поздравить. Ее мы видели в доме крайне редко, но на Майиных спектаклях – регулярно. Обслуживала нас в Новый год, как и всегда, их нянька Катя, колоритнейшее существо, матерщинница, вполне дружелюбно вплетавшая в разговор ненормативные аттестации гостей и знакомых знаменитой четы. От Катиных характеристик мы помирали со смеху, Майя приходила в безумный восторг. Катя готовила любимые салаты, подавала отварную картошку с селедочкой, рыбу, разносолы, все самое простое из русской кухни, стол всегда был обильным и вкусным.

В какой-то момент, ближе к десерту, Майя, потягиваясь (то одну ногу поднимет, то вытянет руки вверх), вставала, шла на кухню – долго сидеть неподвижно она не могла. От того, как она шла, затем возвращалась с блюдом пирожков, как после ужина усаживалась на тахту смотреть телевизор, уперев локти в колени, стиснув голову ладонями, невозможно было оторвать глаз. Иногда в квартире хозяйничала Шурочка, шеф их фанатов, знаменитая среди поклонников звездной пары.

Наблюдая за Майей, я часто думала, как парадоксально устроено это гениально одаренное существо. Магический темперамент Майи на сцене, божественная гармония тела, этот небесный образ порой абсолютно не соответствовал ее поведению и реакциям в обыденной жизни. Правдивая до резкости, нетерпимая к пошлости, дилетантству, она, подобно разрушительному смерчу, могла уничтожить, унизить малознакомого человека одной фразой, сровняв его с землей, если видела в нем недоброжелателя или невежду. Впрочем, спустя месяцы, также внезапно, она могла пожалеть или забыть о сказанном и как ни в чем не бывало встречаться с обиженным. Но разрушенное часто уже не поддавалось восстановлению.

«В Москве мне все не понравилось, – в крайнем раздражении заявила она в каком-то интервью, приехав из-за границы. – Приличного куска сыра не достать».

В тот раз, конечно же, сыр был ни при чем, разнообразие его сортов, за время отсутствия Майи в Москве, многократно увеличилось, раздражение ее вызвало что-то другое. А спустя год ей уже все нравилось в Москве, она говорила корреспонденту, что всегда мечтает быть в Москве, больше всего любит Большой театр. После презентации ее фотоальбома и вечера в ее честь: «Я обожаю Москву, я скучаю по ней».

Резкость, бурная смена настроений Майи сочетались с удивительной приветливостью, редким чувством справедливости и умением слушать. Если Майя была в духе, она обладала неотразимым обаянием, ее рапирно меткие характеристики, хулигански сочные истории неповторимы. Особенно смешны были ее байки «про балетных», когда она пародировала интонации коллег, их поведение. «А лес такой загадочный, а слез такой задумчивый», – смеялась она, повторяя переиначенные песенки труппы Большого. Противоречиво скроенная из одного куска, она была безраздельно предана единственной пламенной страсти – танцу. Когда Майя хотя бы недолго простаивала, она скисала, вне сцены не находила себе места. Казалось, растает, как снежная королева. Ее характер, яркий, неукротимый во всем, конечно же, являлся важной составляющей ее таланта.

Недоброжелатели распускали сплетни, что книгу «Я – Майя» за нее написал какой-то литературный негр. Ерунда. В то время я видела ее довольно часто, и каждый раз она сетовала, как это сложно, сомневалась, получится – не получится, будет ли кому-то интересно? От нашей общей доброй приятельницы, Лили Дени, я знала, что Майя, читая ей главу за главой, спрашивала, не бросить ли начатое. И только авторитет мадам Дени, знатока русской литературы и языка, открывшей для французов плеяду российских сочинителей, убедил Майю довести дело до конца. Издательство «Галлимар» с нетерпением уже ждало ее рукопись. Получилась откровенная книга, где она мало за что поблагодарила близких (естественно, кроме Щедрина).

Родиону Щедрину, в жизни более нервному, уязвимому, быть может, суждено было бы исполнить