Многая лета - Ирина Анатольевна Богданова

салом и, как был в кожаном фартуке, сел на стул около мастерской. Видела бы сейчас матушка своего младшего отпрыска! Глеб покосился на грязные руки, державшие бутерброд. Впрочем, в семье он всегда считался непутёвым, с грубыми мужицкими наклонностями: рвения к банковскому делу не проявлял, от учёбы в коммерческом училище отлынивал, а свободное время проводил по большей части на конюшне или в развесёлых компаниях такой же золотой молодёжи, как он сам.

Те поездки к цыганам, потешные маскарады и томные поэтические возлияния в модных салонах нынче вспоминаются как смешные глупости, бесполезно поглотившие уйму драгоценных минут жизни. Единственной, между прочим!

Уже тогда в столичном воздухе носилось предчувствие катастрофы. «Революция неизбежна! — кричали бледные юноши с горящими взорами. — Буря, пусть сильнее грянет буря!» Глупцы, они не догадывались, что накликанное ненастье переломает им крылья и из буревестников превратит в ощипанных воронят, потерявших родное гнездо.

Когда Глеб наотрез отказался бежать из России, маман не удивилась. С театральным всплеском поднесла пальцы к вискам:

— Это твоё последнее слово?

— Да.

От её взгляда он почувствовал себя нашалившим мальчиком, по которому плачет розга.

— Помяни моё слово, Глеб, когда ты поумнеешь, будет уже поздно!

— Мама, я сделал свой выбор и не намерен менять решение. Моя судьба в России.

Если бы он уехал, то сейчас гулял бы по Елисейским Полям или по Фридрихштрассе под ручку с милой барышней из приличной семьи и ему не было бы никакого дела до смычки города с деревней или замены продразвёрстки продналогом. А ещё он никогда не познакомился бы с Фаиной.

Неторопливо попивая из кружки глоток за глотком, Глеб подумал, что не видел Фаину целых три дня и уже скучает без её бесхитростного взгляда и нежной улыбки, от которой у него голова идёт кругом. На прошлой неделе они мельком встречались в Свечном переулке возле детского сада. Фаина куда-то спешила и, как ему показалось, желала поскорее отделаться от его внимания. Тогда он дал себе зарок не видеться с Фаиной дней десять, в крайнем случае семь. Работы было много, и Глеб предположил, что срок пролетит незаметно. Ан нет! По какому-то невообразимому закону бытия время внезапно изменило своё течение и стало тянуться медленно, капля за каплей, отчётливо подталкивая к мысли, что в последний год его отрезки мерялись от Фаины до Фаины.

Знала бы маман!

* * *

Глеб не показывался, и Фаина подумала, что без его визитов время тянется куда медленнее, чем обычно: дни короче, а вечера длиннее и темнее, несмотря на его подарок — чудесную печурку особой конструкции, способную обогреть комнату одним-единственным поленом.

Мысленно возвращаясь к их последней встрече, она корила себя за скомканный разговор и слишком озабоченное выражение лица. Но не станешь же жаловаться, что буквально накануне соседский мальчишка подбросил к их двери дохлую крысу, чем сильно напугал Капитолину, а в детском садике Октябрина отчебучила представление революционного пожара и чуть не подожгла платье Вали Лядовой в роли трудового элемента на баррикадах из трёх стульев.

Сперва она подумала, что стоит сходить к Глебу извиниться, потом отбросила эту мысль как слишком бесстыдную, а затем в дверь детского садика стукнул мальчишка-курьер из Наробраза. Дети садились завтракать, и на столах стояли кружки с жидким чаем, подкрашенным молоком, и ломти хлеба с яблочным повидлом.

— Мне это… начальницу. — Зыркнув глазами на хлеб с повидлом, курьер достал из картуза мятый конверт и протянул Наде. Он очень старался не смотреть на еду, шмыгал носом, переминался с ноги на ногу, но голова, как флюгер, всё время поворачивалась в сторону жующих детей.

Вздохнув, Фаина достала из сумки пару оладьев, прихваченных из дому для себя, и протянула парнишке:

— Вот, возьми за труды. Я здесь начальница.

— При советской власти чаевые не положены, — пробурчал курьер, но оладьи взял и немедля впился в них зубами, даже зажмурился от удовольствия.

— Ты погоди, наверное, расписаться надо?

— Не, не надо. Велено так отдать.

Фаина вскрыла конверт.

— Что там? — спросила Надя.

Фаина пожала плечами:

— Срочно вызывают в отдел. Странно. Я у них позавчера была. Но ничего не поделаешь, придётся идти.

В отделе материнства и детства Фаину ожидал сюрприз в виде новой уполномоченной товарища Балясиной со столь туго затянутыми волосами, что уши топорщились в стороны на манер летучей мыши. Сесть товарищ Балясина не предложила, и Фаина стояла перед ней навытяжку. Маленький кабинетик с одним окном пестрел агитационными плакатами и плавал в табачном дыму, потому что в углу рта уполномоченной Балясиной торчала длинная вонючая папиросина. Несколько томительных минут Балясина курила, пролистывала какие-то бумаги, а потом вдруг резко пристукнула ребром ладони по столу.

— Ну-с, товарищ Усольцева, чем порадуете?

— Я не знаю, — растерялась Фаина. — Всё как обычно. Я недавно сдала отчёт о работе сада и получила ордер на питание для детей.

Балясина вынула папиросу изо рта и винтом затушила в медной пепельнице, полной окурков.

Фаине стало жарко в пальто. Она расстегнула пару верхних пуговиц и спустила на плечи платок.

— Говорите, не знаете! Зато я знаю! — с угрозой в голосе произнесла Балясина. Привстав с места, она помахала в воздухе листком бумаги. — В этом письме говорится, что лично вы, товарищ Усольцева, совместно с музыкальным руководителем из рядов буржуазии Надеждой Яковлевной Вишняковой оказываете скрытый саботаж советской власти и не претворяете в жизнь постановления руководящих органов. — Когда Балясина говорила, её уши ходили ходуном. — Перед годовщиной Октябрьского переворота вы сорвали демонстрацию детей. — Во время паузы Балясина достала из портсигара папиросу и стала разминать её пальцами. — А недавно запретили агитацию революционной борьбы.

— Но во время этой агитации две воспитательницы едва не устроили пожар, — попыталась оправдаться Фаина, — у меня не было злого умысла.

— У вас может быть и не было, вы комсомолка, — немного смягчила тон товарищ Балясина, — но ваш музыкальный работник. Как её… — Балясина посмотрела в бумагу, — Надежда Вешнякова, громко высказывала своё неодобрение. И вы, между прочим, её поддержали.

Прикурив, Балясина подошла к окну и широко распахнула форточку. Фаина жадно вдохнула в себя струю студёного воздуха, спасительным холодком скользнувшую по шее. В мыслях крутилось только одно — защитить Надю. Даже не думалось о том, кто написал донос. Хотя и так ясно — Октябрина. Кто же ещё? А они с Надей так радовались, когда Наробраз прислал подкрепление!

— Товарищ Усольцева, вы меня слышите? — гаркнула над ухом Балясина. — Вы поняли, что с сегодняшнего дня я отстраняю вас с Вешняковой от работы.

До Фаина не сразу дошёл смысл сказанного. Как отстраняю? Почему? За