Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

Слезла с телеги Александра Валериановна, подхватила свой скарбик, постучала в воротца, и кажется, вся улица слышит, как у поповской дщери сердце стучит, выпрыгивает из груди.

Вышла на крыльцо матушка Марья. Ох, ох, Царица Небесная! Кто пожаловал! Пала на грудь. Заплакала. Отлепив голову от дочерней груди, закричала:

– Отец! Отец!..

А вот и отец Валериан в старенькой, выцветшей, посеревшей ряске. Да как же постарел, бедный! Реденькие волосики совсем белые, лицо в морщинках как печеное яблочко, только глаза наивно невинно-голубые, такие же!

Надолго? Насовсем? Отчего не написала? Что война? Когда кончится?

Наобнимавшись, нацеловавшись, наплакавшись, сели за стол. Полегчало. Может, все обойдется?

Дома-то ах как хорошо! У матушки все чисто и полная чаша. Разговляются после Петрова поста от души; никогда так вкусно не пила, не ела.

На вопросы отвечала скупо. Надолго ли? Не знаю… Что дальше? Не знаю… Есть ли женишок? Нет…

– Да не томи ты дите, отец! Не видишь разве, устала. Иди-ко нам баньку лучше протопи…

И потекли дни. Сашенька ходила все такая же задумчивая, молчаливая. Надолго уходила в лес. Приносила корзинки с черникой и малиной. Да все одна, ни с кем из деревенских не задружилась. Да и с кем? Все прежние подружки давно замужем, детками облепились. Сестры родные – две замужние в Вологде да две в монастыре. Мать только поглядывала да покачивала головой. Как-то ночью услыхала Сашенька за перегородкой материны шепоты-вздохи.

– Что-то, отец, неладно с нашей Александрой. Раньше, бывало, весела, как птичка, все улыбалась да щебетала, а тут…

– Глупая ты у меня, попадья. Человек с войны, сколько всего навидалась, нам такое и во сне не приснится, женское ли это дело – война! Тут и мужчина ожестеет. Погоди, отойдет. Оттает.

– Кабы замуж ее, а, отец?.. Ведь пора.

– Что ж, замуж – да… Только где ж теперь жениха сыскать? Все на войне…

– Может, там у нее кто есть, да не говорит?..

– Про то – не пытай. Сама скажет, если захочет. Спи.

– А как ты думаешь, может, этот сицилист ее бывший, доктор, Петр Николаевич… может, чего у них…

– Спи, попадья! Ты у меня договоришься! У доктора, чай, жена законная, спи!

Как в воду глядит матушка, вот уж воистину говорят: сердце материнское все как есть чует. «Нет, надо бежать», – думает Сашенька. Пока не выпытает матушка всю правду. На другое утро и говорит:

– Я, мама, в монастыре хочу пожить, у сестрицы старшей. Отпустите?

Матушка Марья вытаращила глаза:

– Да чем же в родительском доме худо? Неужто постричься хочешь? Двух дочерей Богу на служение отдали, не довольно ли?

Бросилась к мужу. Так и так, видно, и третья дочь в монастырь собралась. Благословить иль нет?

– Пусть поживет… – сказал батюшка. – Ничего… Душа с Богом в тишине хочет побыть, после всего… Страсти-то какие на войне, не приведи, Господь. Пусть поуспокоится. А коли судьба монашество принять, что ж, дело хорошее, благословим.

Старшая дочь Клавдия, в монашестве Иулиания, была игуменией в основанном еще при царе Иоанне Грозном опальной женой его родного дяди княгиней Ефросиньей Старицкой Воскресенском Горицком монастыре, где основательницу впоследствии сначала насильно постригли, а после и утопили.

Эта обитель стала местом ссылки и приютом для многих женщин из знатных семей, в числе которых были княгини И. И. Милославская и М. Н. Черкасская, две супруги Иоанна Грозного – Мария Нагая и Анна Колтовская, а также несостоявшаяся супруга внезапно умершего несовершеннолетнего царя Петра Второго Екатерина Долгорукая.

Расположенная в семи верстах от великого Кирилло-Белозерского монастыря на высоком левом берегу Шексны обитель, хотя и не располагала в начале двадцатого века знатными насельницами с их богатыми вкладами, все же сохраняла свой первоклассный статус и отличный, благолепный вид.

Мать Иулиания, старше Сашеньки лет на десять, приняла сестру спокойно, нисколько не удивившись и ни о чем не расспрашивая, определила ей келью вместе с немолодой послушницей из вдовиц и дала нетрудное послушание – уборку в храме. Выходить с территории монастыря не благословлялось, и Сашенька тихо проводила целые дни в церкви, в молчании и молитве. Душа ее успокаивалась. Беспокоил ее только предстоящий Успенский пост, когда все сестры говели, исповедовались и причащались. Покаяться в своем блудном грехе не было сил, и она заранее придумала причину, чтобы не исповедоваться со всеми.

После Успенья ей занеможилось, каждое утро подступала дурнота, она ничего не могла есть. Сперва думала, что неведомая болезнь – наказание ей от Бога за ее грех, потом с ужасом догадалась, что тяжелая. Первая мысль – утопиться немедленно в Шексне. Теперь уже все равно: к одному смертному греху добавится другой. Да, но первый грех можно еще отмолить, а другой – не простится ни в сем веке, ни в будущем! Что же делать?.. Во всяком случае в монастыре ей оставаться нельзя. А дома?.. О нет, нет! Она не посмеет! И какой позор отцу Валериану! Да разве батюшка с матушкой перенесут этакий-то позор?..

Вечером она долго молилась, прося у Бога прощения и вразумления, утром ей пришла в голову спасительная мысль. А что, если вернуться в Петроград и снова поступить в Воспитательный дом для подкидышей и незаконноро… О, как она, бедная, от этого постыдного слова зарыдала! Разве могла она предположить, что когда-нибудь сама окажется на месте этих несчастных женщин и будет носить под сердцем незаконнорожденное дитя?!. (О Петре, как виновнике ее ужасного положения, она совсем не вспоминала, беря всю вину и ответственность на себя.)

Да, это единственный выход, думала Сашенька. Если доктор Александр Иванович еще там… ну а где же ему быть? Он всегда к ней относился по-отечески, он… не осудит, потому что он… добр и знает, что всегда может случиться с человеком несчастье, и если это несчастье случилось с Сашенькой, это ведь не значит, что она совсем потерянная и дурная… Нет, нет, Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, не оправдываю себя нисколько, дурная, дурная, прости, Господи!..

Когда Сашенька сказала, что она должна вернуться в госпиталь к своим обязанностям сестры милосердия («О Боже, прости мне и эту ложь! Вот они, греховные путы! Один грех тянет за собой другой, и ты уже не свободен, ты уже уловлен в сети дьявола!»), мать Иулиания не стала ее ни задерживать, ни расспрашивать, а так же молча, как приняла, и отпустила с миром. Не заезжая к родителям, Александра Валериановна отправилась в Петроград.

* * *

После внезапного исчезновения Сашеньки Петр Николаевич долго места себе не