О Самуиле Лурье. Воспоминания и эссе - Николай Прохорович Крыщук

пусть автор про это знает. На что наша-то тут истрачена жизнь. Не на пряники с вареньем. А на ясность понимания тщеты. Простите, Соня, что я написал Вам как человеку одного со мною понимания» (7 декабря 2010 года).

А в этом послании, отправленном уже из Калифорнии, он буднично сообщает о страшной беде, случившейся с ним летом 2013 года:

«Дорогая Соня,

наконец-то я набрался сил, чтобы сообщить Вам о переменах в моей жизни. Дело в том, что в августе на рентгене у меня нашли (и потом обследованием подтвердили) довольно скверное онкологическое заболевание, причем выяснилось, что разновидность такая, при которой операция не имеет смысла, а счетчик якобы включен. Мои дети буквально перевернули небо и землю – и вот я уже второй месяц прохожу лучевую (собственно, уже прошел) и химиотерапию в клинике Стэнфорда. А живу (и Эля) у дочери в Пало-Альто. Шансов на полное выздоровление, говорят, немного, а на ремиссию – вроде есть, – перспектива прояснится где-нибудь к концу ноября. Лечение я переношу сравнительно неплохо, но все же большую часть времени не являюсь ни транспортабельным, ни коммуникабельным (то-се, головокружения и проч.). Почему и не звонил и не писал. Если в конце ноября окажется, что дело идет к лучшему, – врачи мне дадут, вероятно, какую-то передышку, – и тогда, я надеюсь, мы сможем бывать в Сан-Франциско. Остается даже надежда выпить и закусить за одним столом, но передышек мне пока что не дают. Ничего, еще не самый поздний вечер. Мы, м. б., еще увидим небо в алмазах и негодяев – в наручниках.

А пока что цель моего письма несколько иная. Накануне поспешного нашего отъезда я напомнил Редактору про Ваш рассказ. И сказал, что это моя главная (собственно, и единственная) просьба: не забыть напечатать. Он обещал. Но теперь меня там нету. И я думаю – и хочу сказать, – что Вам стоит возобновить с ним переписку.

Вот такие дела. Ваш С. Л.» (10 августа 2013 года).

Я ответила ему:

«Дорогой Самуил,

С невеселым чувством открыла я Ваш емайл, понимая, что в нем будет сообщение, что Редактор передумал меня печатать, так как понимала, что если через полгода не опубликовано, то надежды уже нет или почти нет. К моему огромному сожалению, Ваше письмо принесло мне несравнимо худшие вести. ‹…› Не могла поверить, дважды перечитала. Единственное, что знаю – Вы в лучшем месте, где нужно быть, когда это случается. У меня три года назад подозревали рак. И муж сделал все, чтобы взять “второе решение” у какого-то узкого специалиста из стэндфордской клиники. И чтобы, если рак подтвердится, он и делал операцию. Так вот, Сережа не смог этого добиться, хотя у нас прекрасная страховка. Мне делал операцию стажер, в сан-францисском госпитале. Рак не подтвердился. Я это к тому, что ваши дети действительно сделали для Вас ВСЕ возможное и Вы не просто в хороших, а в самых лучших и надежных руках. А остальное – уповать на милость Божью, то есть на ремиссию, что довольно часто случается с людьми именно не юного возраста. ‹…› Конечно же, мы в любой момент, когда Вы и Эля сможете, с радостью примем Вас у себя или подъедем куда угодно, чтобы увидеться с вами. Я изумлена и до слез тронута тем, что в такие окаянные для себя дни Вы помните о мелких заботах (в сравнении с Вашими сегодняшними все – мелкие, а моя – подавно) другого, если не чуждого, то практически чужого Вам человека» (10 августа 2013 года).

Есть люди такого немыслимого обаяния и милости, что кажется, с ними не может случиться то, что случается со всеми. Что этот беспощадный рок их обойдет. Вот он был из этого немногочисленного племени. Но именно к лучшим из своих творений Всевышний так редко бывает милостив.

7 августа 2015 года после немыслимых мучений Самуил Аронович Лурье оставил этот мир.

Лурье был человеком невоцерковленным. Поэтому прощались с ним не в синагоге и не в церкви, а в обычном зале, где по его предсмертной просьбе звучала песня Щербакова «Памяти всех», и не было ни раввина, ни священника. Его единственной религией была Русская Литература, а Русский Язык был тем божеством, которому он рыцарски поклонялся и праведно служил всю свою жизнь. Сам он говорил об этом, как, собственно, и обо всем прочем, без лишнего пафоса: «…фактически я самоучка. Вольнослушатель русской литературы. Всем, что умею понимать, обязан ей».

Я пришла в зал, в глубине которого стоял открытый гроб, с опозданием и, отыскав место в последнем ряду, собиралась тихой мышью просидеть там до конца церемонии. А потом просто подойти и обнять Элю. Она сидела в первом ряду. Но получилось по-другому. Множество людей, один за другим, говорили о Самуиле Ароновиче прекрасные слова. Переждав последнего из них, я, противу своего же решения, тоже подошла к микрофону. Не помню, что я сказала, но, наверное, мне удалось найти верные слова, потому что Эля встала и обняла меня.

В многочисленных интервью Лурье часто повторял, что более всего в этом мире ему ненавистны три вещи: КГБ, цензура и антисемитизм. В 1953-м, во время «дела врачей», его, ученика начальной школы, жестоко избили старшие соученики, помогавшие проводить в жизнь политику родной партии и правительства. Другой, помня об этой детской травме, в шестнадцать лет сменил бы фамилию на русскую фамилию матери. Ну в крайнем случае заменил вызывающее «Аронович» хотя бы на более нейтральное «Аркадьевич». Ведь евреем он был только наполовину. Но для Лурье, всегда жившего «против течения», этот страшный эпизод его детства, напротив, стал основанием до конца жизни называть себя евреем. Может быть, он как никто понимал, что «солидарность с оскорбленными – это азбука человечности»? Или в перемене фамилии, в отказе от крови и имени отца ему померещилось нечто не только унизительное, но и пошлое? Странно, что «пошлость» не попала в перечень ненавидимых им вещей. Ведь малейший ее след он безошибочно различал в любом тексте, который попадал в его руки.

У одаренных людей далеко не всегда просматривается отчетливая корреляция между талантом и безупречным нравственным чувством. Лурье же Бог сполна наградил и тем и другим.

В 1997 году Лурье стал лауреатом премии имени П. А. Вяземского. На ее вручении он произнес речь, в которой невольно сказал о себе самом глубже и пронзительней, чем это доступно сделать любому из нас.

Вот отрывком из нее и закончим, пожалуй, эту беспомощную попытку вспомнить о Самуиле Ароновиче Лурье так, как он этого заслуживает.

«Я сказал мысленно