Вчера, позавчера… - Владимир Алексеевич Милашевский

— Шкловский, — произнес он, — Виктор Шкловский.

Это был молодой скульптор, он работал у Шервуда, но, чтобы попасть в Академию, нужно было сдать еще и рисунок, в котором он был неуверен. Он тоже рисовал Германика.

Подошли экзамены. Около трехсот человек жаждало попасть на архитектурное отделение Высшего художественного училища. Инспектор классов самым секретным образом записывает вашу фамилию под № 224, и в дальнейшем вы уже ничего не подписываете своим именем. Рисунок продолжался две недели. Если человек выдерживал экзамен по рисунку, он допускался до экзаменов обычных, в пределах математического курса реального училища.

Это уже не составляло труда, потому что педагоги не сбивали, как в путейском институте, а, так сказать, только проверяли дипломы. Кто проходил по рисунку, тот уже мог считать себя принятым.

Экзамен по рисунку проходил в классе с расположенными амфитеатром скамьями.

Места перенумерованы и распределялись путем жеребьевки: чтобы узнать свое место, каждый должен был предварительно тащить из урны жетон с номером. Вы находите свое место, садитесь и начинаете соображать, как выглядит отсюда Венера Милосская. Ваше место — ваша судьба: место может оказаться очень невыгодным. Вскоре класс заполняется, над Венерой зажигается рефлектор с несколькими лампочками, начинают шуршать карандаши. Два часа работы — свет гаснет. Прошел первый день экзаменов.

Мы все бежим к Кремеру. Он, конечно, уже знает, что в этом году Венера Милосская, и дает советы:

— Самое главное — не наврите в пропорциях. У нее и так очень большие ноги. Точно вымеряйте середину. У Венеры главное — пропорции, фигура легкая, ни рук, ни ног. Но голову с ее самодовольной улыбочкой и девственный торс — извольте «облизать».

Всего было принято восемнадцать человек, в том числе я среди пятерых из мастерской Кремера, — он считал результат хорошим.

— А вы знаете, последние пять дней я уже надеялся на вас! — сказал мне Кремер. — Я, конечно, вас не обнадеживал. Так лучше. Вы берете хорошо пропорции, но форму чувствуете хуже других.

Я действительно лучше других брал пропорции, и мне удавалось сходство, — я ведь не очень полагался на «тригонометрию» и «геодезию», а больше доверял своему глазу, но, конечно, об этом своем секрете умолчал.

Итак, я — студент архитектурного отделения. Наши классы располагались в зале, имеющем странную форму. Это как бы круглая корка арбуза, у которой аккуратно вырезана красная съедобная середина. Тут нет прямых стен — все округлые.

Это так называемые залы по циркулю. Наша зала обнимает круглый двор и довольно велика. Напротив, так же по кругу, расположен музей!

Если открыть форточку, то через нее врывается запах дров, сложенных во дворе, сыровато, — грибной дух! В этой древесной гнилостности есть своя прелесть, есть аромат. И даже тянет его понюхать!

Что-то древнее в этом запахе, деревенское, исконно-русское. Оно странно уживается с Растреллиями и Гваренгиями.

Его нюхали старые ученики Академии эпохи Бецкого. Нюхал его Александр Иванов, оба брата Брюлловы.

Его нюхал Шевченко, молодой поручик Федотов, приходивший заниматься приватно, молодой чугуевец Репин и уж ближе к нам — Врубель и Серов!

Все нюхали этот дух березы, осины, ели… И сподобился его «унюхать» и я.

Столы стоят перпендикулярно к окнам, их занимают по два студента. Они уложили свои липовые доски с натянутым на них добротным английским ватманом!

Мой сосед на букву Л — Левинсон. Очень веселый человек, похожий несколько на Приапа, с приплюснутым к губам носом и пышными, вздутыми губами, растянутыми к ушам, как у пьяного Силена на картине Рубенса.

Он очень моден, не только по своему костюму, но и по какому-то духу современности, правда, современности не высшего этажа, где заседают философы-богоискатели, а низшего, современности ресторанноэстрадной.

Нам дали задание: соседу вычерчивать Парфенон, мне — Пропилеи… Я выгадал, Пропилеи полегче.

На полях ватмана у Миши Левинсона скоро появились «кошечки» в черных шелковых чулочках, в умопомрачительного изящества туфельках.

Это «дивы» из «Виллы Роде», «Аквариума» или «Луна-парка». Чтобы посидеть в этих виллах и полюбоваться «этуалями», нужны большие деньги!

Он тихо напевает песенку, тоже модную и тоже этуально-звездную!