В пучине гражданской войны. Карелы в поисках стратегий выживания. 1917–1922 - Марина Витухновская-Кауппала

Ознакомительный фрагментв 1900 человек. Весной 1916 года из этой группы сформировали Прусский королевский батальон егерей № 27 под руководством майора Максимилиана Байера, который принимал участие в боевых действиях против России[98].

Германская разведка помогла финским активистам создать на территории Финляндии разветвлённую сеть. С начала 1915 года егеря, прошедшие подготовку в Германии, забрасывались в Финляндию для организации агентурной сети, вербовки новых осведомителей и сбора информации о русских войсках[99]. Имперское правительство было осведомлено о ведущейся вербовке, и в 1916 году число финляндцев, задержанных по подозрению в вербовке, саботаже или шпионаже, достигло 250 человек. В то же время подготовка егерей не рассматривалась правительством России как реальная угроза восстания в Финляндии[100].

Егеря считали своими важнейшими целями не только обретение Финляндией независимости, но и осуществление проекта «Великой Финляндии», включающей в себя Восточную Карелию. Уже 7 апреля 1917 года на собрании активистов и егерей в Суомуссалми было принято решение требовать от российских властей полной независимости Финляндии и присоединения к ней родственного народа – карел[101]. Как видим, в этой политической среде вопрос о независимости Финляндии и судьбе Карелии рассматривался как единое целое. Кроме того, активисты и егеря выступали за решение этого вопроса военным путём, что и было реализовано ими во время добровольческих походов в Российскую Карелию в 1918 и 1919 годах.

2.4. Карелы в экономическом поле Финляндии

Если попытки национального наступления финских активистов на российских карел, предпринятые в предреволюционное десятилетие, захлебнулись, то экономическое поле Финляндии всё шире распространялось к востоку от границы[102]. Динамично развивавшееся и быстро модернизировавшееся Великое княжество становилось всё более важным для Российской Карелии. Финляндия давала карелам возможность заработка (в разносной торговле – коробейничестве – участвовали от 1,5 до 2,5 тысяч человек в год, для огромного большинства карел источником заработка были лесные работы на финские фирмы)[103], а также была источником приобретения продуктов и повседневных товаров. Кроме того, Финляндия становилась образцом для подражания для живущих по соседству карел, именно она предлагала передовые модели хозяйствования, – такие, как, например, организация хуторских хозяйств (особенно актуальная после Столыпинской реформы), молочного животноводства, осушения болот по финскому образцу. Министерство финансов так резюмировало многочисленные обращения олонецкого губернатора Н. В. Протасьева: «…согласно уведомлению олонецкого губернатора, карельское население […] поставлено, ввиду отсутствия удобных путей сообщения, в полную экономическую зависимость от Финляндии»[104].

В то время как экономическое влияние и притяжение Финляндии нарастали, влияние финского национального движения на национальное самосознание российских карел сильно отставало, хотя и варьировалось в зависимости от экономической зависимости региона от Финляндии и географической близости к ней. Финское экономическое влияние было сильно в нескольких регионах – в «столице» Беломорской Карелии селе Ухта, а также таких центрах, как Вокнаволок и Юшкозеро. Примером экономической коллаборации с Финляндией являлась Ребольская (Repola) волость, расположенная в северо-западной части Повенецкого уезда, на границе с Финляндией. Волость получила толчок к своему развитию в связи с постройкой железнодорожной ветки до станции Лиекса в Финляндии, располагавшейся в 40 верстах от российской границы и в 100 верстах от погоста Реболы, центра волости[105]. Особо выгодным положение Ребол (как и ещё одной приграничной волости – Поросозера (Porajärvi)) делала система рек, соединявшихся с Сайминской водной системой. Здесь, где ещё недавно «население прозябало на низкой степени как материального, так и духовного развития»[106], шла широкомасштабная добыча, продажа и сплав леса в Финляндию, появилась огромная потребность в рабочих руках[107]. Крестьяне получали также значительную выручку и от продажи собственных лесов.

Финское влияние в Реболах было весьма сильным. Весь уклад жизни ребольцев был финским: в волости ходила финская монета, многие крестьяне владели финской грамотой при том, что мало кто умел читать по-русски, по финским образцам осуществлялась мелиорация земель и создавались хуторские хозяйства, даже одевались ребольцы на финский лад, и по внешнему виду мало отличались «от соседа финна»[108].

Необходимо отметить, что далеко не все карельские регионы были экономически связаны с Великим княжеством. Значительная часть карельского населения была экономически ориентирована на Петрозаводск и Петербург. Это относится, прежде всего, к населению Петрозаводского и Олонецкого уездов Олонецкой губернии. Проживавшие здесь карелы в массе своей лучше знали русский язык и были хорошо знакомы с русскими реалиями. В этом смысле мы можем утверждать, что разные группы карел Северо-Запада России находились в различных экономических сферах влияния, что не могло не отразиться и на том, как в дальнейшем, в ходе гражданской войны они выбирали свои стратегии. Понимание политических предпочтений различных групп карельских крестьян в годы гражданского противостояния невозможно и без анализа национального самосознания крестьянской массы, предпринятого авторами в следующем разделе.

2.5. Специфика национальной идентичности карельских крестьян: «народный протонационализм»

Изучение национальной идентичности крестьян – как и в целом их самосознания – задача, осложнённая целым рядом обстоятельств. Прежде всего, перед исследователем встаёт проблема поиска и отбора источников. Теодор Шанин не зря назвал крестьянина «великий незнакомец»[109] – крестьянство России, составлявшее к началу XX века более 80 процентов населения империи, оставило после себя ничтожное количество документов. Нам в редких случаях становятся известны дневники или воспоминания крестьян, их переписка. Однако и немногие обретённые нами источники такого рода зачастую разочаровывают: они, как правило, предельно конкретны, их авторы сосредоточены на жизненных реалиях и совершенно не готовы делиться своими мыслями и чувствами.

Вышедшие из-под пера крестьян документы крайне скупо знакомят нас с их предпочтениями и взглядами, но дают очень ясное представление о характере их мышления. Оно было, «заземлённым», сосредоточенным на повседневных реалиях их жизни. Крестьяне, как правило, не были в состоянии решать более или менее абстрактные вопросы политического бытия, поскольку до поры до времени, пока эти вопросы не превращались для них в реальные угрозы, они не касались их непосредственно. Основная часть российского, в том числе и карельского крестьянства постоянно находилась на грани выживания, будучи зависимой от капризов погоды, несовершенства своих орудий труда и фискальной государственной политики. Образное определение английского экономиста Ричарда Тауни, писавшего в 1931 году, что положение китайского крестьянина «можно уподобить положению человека, по горло стоящего в воде: достаточно лёгкой ряби, чтобы утопить его»[110] – всецело подходит и к ситуации с крестьянином-карелом. Он был сосредоточен на повседневной борьбе за выживание – и именно эти, повседневно применявшиеся стратегии занимали всё его внимание.

В произведениях карельского писателя Николая Яккола, выходца из карельской глубинки, хорошо знавшего психологию своих