Kairos, критический момент. Актуальное произведение искусства на марше - Валерий Александрович Подорога

Различая, получаем наслаждение и в каком-то смысле – господство над объектом (продуктом этой стратегии различия). Различать – это дистанцировать различие, различие дистантно. Совокупность дистанций образует ткань вкусовых суждений. Дистанцию можно установить лишь по отношению к тому, что воспринимается. Следовательно, изящные искусства – это та область существования эстетического, где находимая дистанция есть качество, принадлежащее всем объектам созерцания. Эстетическая оценка – не в произведённом эффекте, а в управляемой реакции зрителя, в способности последнего транслировать своё «чувство» другому, вступать с ним в сговор по поводу единого суждения о прекрасном. Возвышенное же не предполагает наличия дистанции, которой мы могли бы управлять по своему усмотрению, она всегда неизменна. В нём нет соразмерности созерцания своему объекту и, следовательно, нет условий для формирования суждений вкуса. Природное событие (часто катастрофическое) остаётся вне оценки, о нём можно сказать, что оно таково, вот и всё. Там же, где сила воздействия чрезмерна, там, где мы возвышаемся над Природой, которой страшимся, за счёт веры в верховенство Разума, там мы и испытываем, как полагал Кант, возвышенные чувства. В этом вся диалектика европейского Просвещения – знать, что дикая Природа в заложниках у человеческого Разума.

38

Предел существования современного произведения искусства (актуального) – в мгновенности воздействия. Мгновение определяет время существования произведения и, конечно, не способно наделить его возвышенными качествами, скорее – отнять их и разрушить. Но самое главное: возвышенное принимает «взрывные» и сверхбыстрые формы в актуальном искусстве. Сила или вкус к Ничто – вот что стоит сегодня за чувством возвышенного.

39

Ресурсы праздного времени истощены, а суждения вкуса – это удел праздных. А это значит: тот, кто судит о жизни с точки зрения вкуса (воспитанного, культивированного содержания чувства), должен обладать необходимым ресурсом времени. И это время не быстрое, а время медленное, жить – это всё же не выживать, а иметь время, чтобы искать, воспитывать, развивать и даже длить (переживать) удовольствия от жизни. Современное общество уже не в силах их сохранять, поддерживать и тем более культивировать. Если мы предполагаем вместе с Вирилио, что мир стал определяться скоростью… Да что там, скорее надо сказать – стал воплощением скорости; всё охвачено скоростной аурой, этим покровом, скрывающим от нас вещи, всё должно повторять себя и делать это всё быстрее. Энергия ускорения захватывает транспортные сети, получение, распределение и потребление информации, все передаточные устройства и носители, определяет мгновенность восприятия и новизну событий, и эта скорость, ставшая материальной субстанцией, окружает нас со всех сторон, – нам никогда не выйти в медленное время мира, от которого мы так безнадёжно отдаляемся[18].

Новизна как грозящий нам знак быстроты. К сверхбыстрому времени я отношу не быстроту его протекания, она мгновенна, а фактор исчезновения ближайшего к нам мира, утрата им прежних качеств, плотности и сопротивления. Быстрота не имеет никаких антропометрических характеристик, она неощутима человеческим чувством в отличие от смены скоростей, доступных человеческой физиологии и восприятию. Быстрота сверхъобъективна, она вне параметров человеческого опыта, времени. Поэтому не скорость наделяет мир Реальностью, а быстрота, именно она указывает на то, что мир исчезает в каждом из мгновений, указывает на реальность Исчезновения.

Образ-тело

40

Тело прошло свой путь. В древние времена оно было расщеплённым, несобранным, фрагментированным, поскольку телами обладали только бессмертные боги, а смертные были лишь кукольными подобиями, фрагментами и частицами божественного движения. Полное тело Бога и расщеплённое тело Смертных (древнеегипетская Книга мёртвых, тибетская Книга мёртвых, древнеиндийские гимны, «Илиада» Гомера, весь сказочный фольклор и мифы – вся эта и подобная мифография выстраивает нарративные планы на этом неснимаемом противоречии). В эпоху Декарта рождается первый опыт тела как машины, точнее – первое построение программы по машинизации мира.

41

Интерес к животному возникает в связи с его полной независимостью от того мира, который для нас становится исчезающим, животное (не одомашненное, а дикое) – часть человеческого мимесиса, ибо человек-животное под угрозой, животное в человеке и есть миметическое отношение к миру, то есть наша возможность быть с ним в неком единстве и ритмическом совпадении, то есть остаться животными… разумными, но животными.

42

Что происходит с нашим ТЕЛОМ сегодня? Наше тело – часть нашей душевной организации. Помимо многосложной чувствительной системы телесных образов, которые позволяют нам ориентироваться в мире, менять «места», «позиции», «установки», поддерживать силу «я», есть ещё тело-организм, как будто ближайшее к нам, но и самое удалённое. С одной стороны, тело как организм – это нечто неделимое, замкнутое, имеющее возможности для воспроизводства, способное противостоять внешним вторжениям (благодаря эволюционно сложившимся защитам). Но с другой – всё нарастающие «страхи» перед вторжением, нарушениями целостности, глубоким проникновением, ведущим к заражению, расстройству иммунной системы. Там, где наши психические и физические силы готовы к отражению атак со стороны Другого, нам ничто не угрожает. Мы беззащитны именно как биологические существа. Новейшие биотехнологии создают предпосылки для нового понимания человеческого тела, – но без идеи организма. Так тело-организм – ещё недавно неприступная крепость, контролируемая изнутри – перестаёт быть препятствием для проникновения Внешнего. Ричард Докинз, современный биолог-дарвинист, развивает идею генной матрицы, которую он рассматривает как древнейшее сообщество генов, чьё существование не обусловлено наличием организма; он выдвигает идею «автономного гена»: ген первичен, организм вторичен. Больше нет жёсткой границы между организмом и средой, именно фенотип определяет вместе с генной информацией базовые поведенческие реакции организма. Биологическую эволюцию конституируют не организмы, а гены, которые «индивидуально» и «коллективно» борются за своё выживание; именно гены обладают некой почти бессмертной, вневременной сущностью, нежели организмы[19].

43

Мы переходим на тот уровень наблюдения за человеческим, где оно не может сохраниться, мы исчезаем, наблюдая за собой… П. Вирилио, помнится, приводил в пример гибель Ту-144 над Парижем, когда пилоты гибнущего авиалайнера могли по бортовому ТВ наблюдать за собственным падением. Наука продвигается к таким областям управления биологическими системами, где индивид, индивидуальность (организмическая единица) переписывается на язык доиндивидуальных множеств, иначе говоря, на язык сложного порядка микровзаимодействий, где никакая личная воля и автономия субъекта не имеют места. Невероятные приключения тела в концепциях Ж. Делёза/Ф. Гваттари – там уже больше нет человеческого, там движутся захваченные машинным ритмом тела без органов – не собранные в организмы тела-множества, тела-желания, тела-шизо. Чем больше тело машинизируется, тем меньше в нём нуждаются его собственники. Зачарованные машинным миром, окружённые им, – вокруг машины малые и большие, очень малые и невидимые, близкие к нам и те, которые уже часть нас. Современный опыт говорит, что отношение между машиной и человеком меняется на глазах, ранее всё машинное в