Ах, этот Вовочка! - Наталия Евгеньевна Лебедева

Вторым в списке Вовочки значился местный хулиган Петька Кастет, который третировал всех во дворе, отбирая велосипеды и пирожки. Подход Вовочки был элегантен, как шахматная партия. Он подкупил Петьку шоколадкой (купленной у дяди Миши после успешной ревизии). Затем, когда Петька, объевшись, дремал на лавочке, Вовочка аккуратно привязал его шнурки к скамейке. Проснувшись и попытавшись встать, Петька с грохотом рухнул, став посмешищем всей детворы.

— И помни, — назидательно произнёс Вовочка, стоя над поверженным врагом, — «Нет величия там, где нет простоты, добра и правды». Лев Толстой завещал!

Но самым сложным полем битвы стала песочница. Там орудовала целая банда под предводительством Светки по кличке Собака. Правда, сегодня Светка была одна. Дети строили замки, а она дожидалась окончания строительства и разрушала постройки, заливая всё вокруг водой из ведра. Вовочка долго наблюдал за ситуацией, разрабатывая гениальный план. Он дождался, когда Светка, уставшая от деструктивных действий, в ожидании продолжения задремала, привалившись к песочнице. Тогда Вовочка, словно коварный индеец-апач, пробрался к ведру и опрокинул его на Светку.

— Смотрите, дети! — торжественно провозгласил Вовочка, указывая на мокрую «атаманшу». — Это монумент справедливости! Как гласит народная мудрость: «Что посеешь, то и пожнёшь!»

Та поначалу взвилась, но Вовочка храбро ни на шаг не отступил, привлекая нестандартной ситуацией прохожих. И Светка стушевалась, но больше, наверное, из-за того, что народ всё подходил и подходил посмотреть, что там у песочницы происходит.

А Вовочка, маленький рыцарь справедливости, защищал свой город от зла, пока светило летнее солнце, и впереди маячили лишь новые приключения, новые разоблачения и, конечно же, заслуженный отдых: сегодня — с томиком «Занимательной математики».

Сочинение

К концу лета Вовочка превратился в ходячий парадокс. Из-за массы прочитанных книг его речь обросла причудливыми метафорами.

— Жизнь, — вещал он соседскому мальчишке, ковыряясь палкой в песочнице, — это театр абсурда, где каждый играет роль, написанную пьяным драматургом. Как говорил Камю, единственная серьезная философская проблема — это самоубийство. Но даже на это у нас не хватает храбрости!

Его глаза горели странным огнем. В них плескалась то ли гениальность, то ли безумие. Он стал пророком в своем дворе, непонятым, осмеянным, но несломленным.

— Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, — цитировал он Ницше, глядя на голубей, клюющих крошки хлеба. — Канат над пропастью.

И Вовочка, казалось, балансировал на этом канате, готовый в любую минуту сорваться в бездну или взлететь к звёздам. Тетя Зина, слушая его витиеватые речи, угрызалась совестью и шептала: «Ох, уж эти книги… до добра не доведут…» Она всю жизнь собирала библиотеку, но никогда не имела подобных Вовочкиным мыслей, потому что не так уж много читала.

Но Вовочка, погруженный в свой внутренний мир, уже не слышал её. Он был одинок, как герой Достоевского, и свободен, как птица, которую ничто больше не держало на земле. Он стал другим. Навсегда.

Беззаботные летние денёчки закончились. Хотя, как сказать! Не такие уж и беззаботные. Снова восседая на своей последней парте, Вовочка позёвывал, ему было откровенно скучно. Он уже давно проштудировал программу начальной школы вдоль и поперёк и, словно заядлый карточный игрок, знал все карты в колоде. Мариванна, осознавая его необыкновенные способности, даровала ему в прошлом году индульгенцию — право читать на уроках, если тема ему знакома. Сегодняшняя писанина о лете показалась ему пресной, как утренняя овсянка.

Его одноклассники, словно стадо испуганных сусликов, копошились над своими тетрадями, чтобы написать несколько предложений-воспоминаний о «солнышке», «речке», «бабушке в деревне». Мариванна снисходительно наблюдала за этим мученическим процессом.

«Что ж, — подумал Вовочка. — Буду эпатировать!»

Он открыл тетрадь и, черкнув небрежно «Как я провел лето», принялся за работу.

«Лето моё, — писал Вовочка, — было подобно извержению вулкана, выплеснувшему на мир раскалённые потоки гедонизма! Я, подобно Дионису, воспарил над серостью будней, вкушая запретные плоды познания и разврата!»

Он живописал оргии на пляжах Ниццы, где солнце похотливо облизывало обнажённые тела. Он рассказывал о философских диспутах с местными бичами, в чьих глазах горел огонь Сократа. Попутно описывал красоты природы, используя эпитеты и метафоры, которые просто не могли выйти из-под пера второклассника, такие как: «Трава шептала сказки кузнечикам», «Солнце плавило асфальт, как сыр на пицце» (это при том, что про пиццу в СССР ещё мало кто слышал), «Ницца… Город-мираж, сотканный из грёз и солнечного света, вынырнул из пучины Средиземного моря, словно Венера из пены», «Вода была как жидкий сапфир, переливающийся всеми оттенками синевы, от нежной лазури до глубокого индиго. Волны, словно игривые щенки, лизали песчаный берег, оставляя на нём кружевные следы пены, быстро тающие под жарким взглядом солнца», и в финале: «Лето ушло, оставив на сердце лишь лёгкий шрам от счастья».

Закончив, Вовочка с самодовольной улыбкой отложил ручку и взглянул на Мариванну. Та медленно подошла к его парте, трясущимися пальцами взяла наполовину исписанную тетрадь и принялась жадно вчитываться. Судя по её лицу, она испытала всю гамму чувств — от ужаса до восхищения. Её рот приоткрылся, словно у пойманной на крючок рыбы, а глаза расширились до размеров блюдец.

В классе повисла гробовая тишина. Даже муха перестала жужжать. Все ждали приговора.

Мариванна подняла на Вовочку потухший взгляд. В её глазах плескалась неуверенность. Наверное, никак не могла придумать, каким образом реагировать на откровения непредсказуемого вундеркинда, явно перечитавшего недетской литературы.

— Вовочка… — наконец прошептала она. — Это… это… потрясающе! Но… откуда ты это взял?

Вовочка пожал плечами.

— Жизнь, Мариванна. Жизнь — она такая…

Директор, услышав о Вовочкином «литературном прорыве», вызвал его к себе. Он долго смотрел на мальчика поверх очков, словно взвешивая его на невидимых весах.

— Это… впечатляет, Вовочка, — прохрипел он наконец. — Это… нетипично.

С того дня на Вовочку смотрели иначе. Одноклассники — с опаской и тихим восхищением. Мариванна — с надеждой и трепетом. Директор — с задумчивостью и, кажется, легким страхом. Вовочка больше не был просто бузотёром. Он стал… загадкой. И никто не знал, что он выкинет в следующий раз. И это пугало и манило одновременно, как бездна космоса. Ведь в глубине этой маленькой головы, подобно вулкану, клокотал неудержимый поток слов, готовый излиться на мир красотой или хаосом.

Томочка

И во втором, и в третьем классе учёба проходила по одному и тому же сценарию: Вовочка читал. В третьем классе, в ноябре, его приняли в пионеры! И теперь он с гордостью носил красный галстук.

А в четвёртом классе Вовочка получил первую двойку.

Он настолько уверовал во