Великая война. 1914 г. (сборник) - Леонид Викторович Саянский

и весть дал, – передал и помер. Меня послали, – опять оказия: раз вдарило – иду, думаю, авось доставлю, нет-таки, второй раз об это место как звякнет!.. Такая незадачливая бумажка!..

Уполномоченный – М. Н. Б-н и помощник – граф В. М.-П. взяли переданную бумажку и заглянули в нее. Незадачливая бумажка оказалась важности чрезвычайной, и притом важности срочной.

Ехать назад в штаб, отдать бумажку, чтоб ее опять вручили солдату, и тот пешком пошел к месту назначения бумажки – времени потеряется бесконечное количество. Поговорили – и решили, что ведь важно «бумажку» доставить ко времени, а отсюда до окопов раза в три ближе, чем от штаба.

Уполномоченный посмотрел на молодого графа и сказал:

– Ну, кто? Вы или я? Кому-нибудь надо, сами видите…

– Нет, уж позвольте мне, – вступился граф, – я скоро…

Граф выехал верхом. Он знал приблизительное расположение окопов, но точная дорога не была известна. К тому же ночь, темнота такая, что ушей лошади с седла не видно.

– Валяйте прямо на выстрелы, верно там N-ский полк! – посоветовал уполномоченный. – Ошибка только одна может быть, – к немцам попадете вместо наших! – пошутил он на прощанье.

Граф шевельнул поводьями, – и лошадь зашлепала по грязи.

Версты полторы он проехал дорогой, потом свернул – «на выстрелы». И сразу же с тонким и жалобным пеньем стали пролетать пули. В ту ночь была одна из тех перестрелок, которые поднимают немцы с исключительной целью не давать спать нашим. Наши отвечают, – перестрелка иногда разгорается, иногда стихает, но никогда не прерывается совершенно.

Страшный этот звук пролетающей где-то тут же пули. В темноте, когда нервы напрягаются больше, ухо ловит этот поющий, тонкий звук особенно чутко. Похож он на гудение проносящегося шмеля, или, еще точнее, на громкое пение стремительно несущейся в золотом летнем воздухе молодой пчелиной матки, когда она отроилась от родного улья, и за ней смутным облачком сверкает в воздухе весь молодой рой… Довольная, счастливая, еще полная только что пережитого восторга любви, она несется, как золотая пуля, и наполняет воздух звенящей песнью своего стремительного полета.

Чем дальше ехал граф, тем больше неслось ему навстречу этих поющих смертную песнь пчел. Они падали где-то тут же, около, или уносились в темноту ночи, и раза два пронеслись так близко, над самым ухом, что лошадь фыркнула и остановилась.

Известно старое солдатское слово: «Та, которую слышишь – не страшна, эта – мимо; которая в тебя – не услышишь!» Граф толкнул каблуком лошадь и поехал дальше.

Кругом тьма, никого нет – только вспышки орудийных выстрелов на горизонте и непрерывная ружейная трескотня где-то впереди. Шутка уполномоченного, говорившего о единственной ошибке – попасть вместо русских окопов в немецкие – здесь, в полном мраке, уже не казалась такой забавной.

«А черт его знает, может, и действительно к немцам попадешь?! Расположение окопов ведь неизвестно…»

Три черных фигуры выросли под самой мордой лошади.

– О, чтоб тебя, чуть под коня не попал! – вскрикнул кто-то внизу, шлепая в стороне по грязи. – Кто едет?

– Где полковой командир N-ского полка?

– Не знаем, мы другой части… Надо быть, там впереди!..

Фигуры мелькнули и тотчас же потонули в темноте. Граф поехал дальше. Пули уже непрерывно пели кругом, как будто весь пчелиный рой окружил затерянного в ночи человека на лошади и пел вокруг, суетливо танцуя в воздухе. Граф поднял лошадь на рысь и поехал прямо на выстрелы. Он проехал с полчаса, как солдатский окрик остановил его:

– Куда, прямо на окоп с конем, кто едет?

– Где N-ский полк? Мне командира полка нужно… Срочное дело!

– N-ский полк вправо… Мы к нему примыкаем, – сильно вправо, так вдоль окопов и езжай, там спросишь!..

Граф повернул направо и поехал вдоль линии окопов. Это была вторая линия, где стояли резервы. Порой откуда-то из-под земли слышался смутный говор, иногда вспыхивала спичка, и уголек папироски загорался красным глазком, – тоже глубоко в земле. Как в детской сказке, страшные подземные гномы вылезли в эту черную ночь поближе к поверхности и ведут свои таинственные разговоры, и бродят с крошечными красными фонариками, не решаясь вылезти совсем наружу.

На полпути лошадь вдруг шарахнулась в сторону, дико захрапела и посела на задние ноги. Граф послал ее раз, потом другой, но она по-прежнему храпела, и это место пришлось взять далеким объездом.

Бог его знает, что там было… Возможно – труп свежий, еще пахнущий кровью, – запах, приводящий животных в ужас, – недавно вынесенный из окопа.

– Где полковой командир N-скаго полка?

Хриплый, бессонный и простуженный голос отозвался из-под земли:

– Издеся… В землянке он тут!

– Ты кто, – денщик, вестовой?

– Так точно!

– Ну, вылезай, подержи пока лошадь.

Несколько секунд было молчание. Граф, сильно наклоняясь с седла, присмотрелся и разобрал тоненькую полоску света от завешенной рогожей двери.

– Ну, что же ты, заснул? – окликнул он вестового. – Подержи, говорю, лошадь…

Несколько смущенный, но вместе с тем необычайно резонный голос подал подземный ответ:

– Так что вылезти никак невозможно, ваше высокородие, – бесприменно убьет, ишь, так и ширяют пули…

– Ну, тогда подержи хоть повод!

Граф спрыгнул с седла и протянул в окоп конец повода. Корявая загрубевшая рука приняла его.

Пачкаясь в грязи и едва не придавив собою какую-то черную фигуру, метнувшуюся в сторону, звякнув винтовкой, граф слез в окоп и прошел к землянке. За завышенной рогожей дверью, возле изображавшей стол доски, на которой горела оплывшая свеча, сидел немолодой с серьезным и усталым лицом человек. Граф объяснил ему причину своего приезда и передал злополучную бумажку. Полковой командир молча посмотрел на него, и легкая улыбка прошла по его лицу.

– Ну, что ж, – ничего? – спросил он.

– Пока ничего… Не знаю, как на обратном пути будет… – слегка пожимая плечами, улыбнулся граф.

– Так. Ну, во всяком случае, спасибо вам… Большое спасибо, это очень важно, что вы привезли. Спасибо! – еще раз повторил полковник, крепко пожимая руку неожиданного гонца. – Храни вас Бог…

Он помолчал еще секунду, не выпуская руки графа и глядя на него светлыми утомленными глазами, и опять чуть-чуть улыбнулся:

– Вы не удивляйтесь: мы все здесь верующими стали… Кто прежде никогда и лба не крестил, – все молитвы припомнил. Ну, еще раз спасибо вам – и за то, что это привезли, и за раненых наших. Я слышал!

Он опять крепко пожал руку, – и граф вышел.

Опять черный неподвижный мрак, вязкая пашня под копытами лошади и назойливое нудное пение невидимых пчел…

Судьба хранила молодого графа. Он вернулся целым и невредимым, пройдя дорогу, на которой легли три человека, два убитыми и