Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова

– Пропагандист я начинающий и потому можете, не стесняясь, делать замечания, поправлять, если что не так скажу. Вполне естественно, что о каких-то событиях вы знаете намного больше.

Расположив к себе почтенную публику, начала беседу о решениях XX съезда партии. Всё прошло, как ни странно, гладко, и вскоре Иван Федосеевич огорошил меня:

– Почему бы тебе не вступить в партию?

– Немке – ив партию?

– Ну и что? И немцы есть в партии!

– Не встречала.

– Тобой, как пропагандистом, остались довольны. Такие, как ты, партии нужны. Доверенным лицом выступлю я.

– Нужны, думаете?

– Уверен, побольше бы таких!

Прошёл месяц. Иван Федосеевич молчал, я напомнила:

– Вы говорили о вступлении в партию, забыли?

– Нет, не забыл – разговор в райкоме был.

– И что?

– Не примут.

– Почему?

– Причин много. Тебе о них лучше не знать.

– Я их знаю, эти причины! Я и не надеялась, просто интересно было, как к вашему предложению в райкоме отнесутся, какова будет реакция, я предвидела её.

– Знаешь, давай спектакль приготовим!

– Какой?

– Можно «Наймичку».

– Нет, её все знают.

– И что тогда?

– Не знаю, но думаю, что это должен быть украинский спектакль, ведь хохлов в селе большинство!

– Я такого же мнения. Съезжу в Родино, в библиотеку. Думаю, что-нибудь подыщут.

После очередного совещания Иван Федосеевич задержал коллектив:

– Я привёз на украинском языке пьесу «Бесталанная». Давайте репетировать и к майским праздникам поставим спектакль.

– У“ У“ У И так для семьи времени не остаётся! То работа на току, то агитационные листки! Не высыпаемся! – возмутилась Александра Александровна.

– И правда. А отдыхать когда? Если бы работу на току отменили, можно было б и подумать! – торговалась Анастасия Васильевна, учительница предпенсионного возраста.

Иван Федосеевич обещал принести постановление партийного бюро, где бы во время уборочной и посевной учителям вменялась подготовка художественной самодеятельности. Постановление коллектив получил, но на чтение и распределение ролей явилось всего несколько человек, и директор воспользовался своей властью.

– Кто не явится сегодня на читку, того отправим на ток. Не хотите по вечерам являться в школу – работайте до полуночи на току.

И вот уже коллектив в полном сборе читает пьесу. Роли распределяли шумно и весело. Главную героиню – Бесталанную – взялась сыграть Мария Трофимовна, я согласилась на разлучницу Варку. Школьному Дон Жуану, учителю истории, досталась схожая роль – его жена страдала-ревновала.

– Неужто он так неотразим? – пробовала я разуверить её.

– Это вы мою бдительность хотите убаюкать. Против него никто не устоит! – отвечала она.

– Зря, недооцениваете себя – вы красивее!

– И он вам не нравится?

– Я не воспринимаю его, как мужчину.

У неё, матери двоих малышей, была небольшая роль, и ей разрешалось пропускать репетиции, но этого она себе не позволяла.

Учителя перед майскими праздниками собирались ставить свой спектакль, а после – начинался районный смотр детей. Готовя детей к смотру, я опять жила в режиме цейтнота, но, основанный на творчестве, он был приятным.

Незадолго до спектакля Иван Федосеевич привёз из районного Дома Культуры украинские костюмы, и мы превратились в настоящих хохлов и хохлушек.

День премьеры напоминал Степной Кучук. Мария Трофимовна, Бесталанная, выглядывала из-за кулис и, глядя из-за нас в пол-оборота, сообщала:

– Яблочку негде упасть! Будут нам косточки потом перемалывать.

На репетициях кульминационной сцены – страстного свидания, когда влюблённые должны были бросаться в объятия и целоваться, – я обычно ограничивалась словами текста:

– Поцелуи потом – на сцене.

Все ждали, как я сыграю. Жена Дон Жуана расхаживала по гримёрной, ломая руки.

– Ревнуешь? – смеялась заведующая клубом.

– Нисколько, это роль! – невозмутимо отвечала она, скрывая, что страдает. Не хотелось испытывать эти чувства, и я для себя приняла решение не целоваться, но – как это сделать, чтобы не испортить спектакль?

И вот мы уже на сцене. Спрятавшись за деревом, Дон Жуан ждёт, когда я брошусь к нему объятия. Вместо этого я кокетливо подтанцовываю к укрытию. У жениха округляются глаза. Готовый прыснуть от еле сдерживаемого смеха, он в недоумении смотрит на Ивана Федосеевича, режиссёра за кулисами.

Я оглянулась. Из гримёрной напряжённо следили за сценой – впереди всех жена моего «кавалера.»

Поднимаю указательный пальчик, произношу положенные по тексту слова о любви, кокетливо придумываю новые, не зная, как закончить импровизацию. Суфлёр неистово шепчет:

– По-це-луй! По-це-луй! Ты что – оглохла? Це-луй-тесь!

Время Бесталанной выбегать на сцену – она ломает в гримёрной руки и стонет:

– Они не целуются! Не целу-ют-ся! Что делать? Что делать? Мне нельзя на сцену! Я предупреждала! Она не хочет целоваться – всё портит!

Спас ситуацию Иван Федосеевич.

– Хватай её! Обними хотя бы! – кричал он из-за кулис.

«Дон Жуан» выскочил из своего укрытия, подтащил меня к себе, крепко прижал, и нас, застывших в этой позе, застала Бесталанная. Убедилась в измене и убежала топиться.

На худое лицо и руки Марии Трофимовны обильно сыпали за кулисами пудру. Кто-то предлагал для большей достоверности намочить длинные косы – она отказалась. И вот два дюжих парня угрюмо выносят её на доске. Распущенные русые волосы свисают, восковое лицо и руки безжизненны. Из всего спектакля эта сцена получилась наиболее искренней и вызвала у зрителей слёзы.

Спектакль имел большой резонанс, но мы, «артисты,» неистово хохотали над сценой свидания. Из страстной она превратилась в кокетливую и подорвала сексуальный авторитет «кавалера» – жена «Дон Жуана» осталась довольна.

– А говорил: «Поцелу-уемся!» А она не захотела! На искажение пошла! Устарел, милый! У-ста-рел!

– Яс самого начала была уверена, что поцелуя не будет! – уверяла Мария Трофимовна.

Иван Федосеевич улыбался и успокаивал страсти:

– Да ладно вам! Никто ничего не заметил.

– Она любит меня! Я чувствовал! – защищался Дон Жуан.

– Так уж и «любит»! Прошло твоё время, Ловелас! – иронизировала Александра Александровна.

– А слова-то как придумывала! – хохотала Елизавета Фёдоровна.

– Да-а. Это впечатляло.

Постановка надолго затмила в селе другие заботы – о ней говорили всюду. Через неделю в районной газете появилась хвалебная статья. С той поры за мной закрепилась слава «артистки,» но я к ней отнеслась равнодушно: общество Степана, ставшее ещё более назойливым, было невыносимо. У меня зрело решение уехать.

Оставалась ещё одна забота – смотр детей. В поиске подходящего материала я перерыла много журналов. В одном обнаружила танцевальную композицию на мелодию известного «Марша энтузиастов». Изменила кое-что, подогнала к возможностям школы, поговорила с детьми своего класса. Они согласились, но на танец с лентами не находилось девочек, обладавших соответствующей пластикой, – пришлось их искать в классах других учителей.

Для танца нужны были национальные костюмы союзных республик, красные