Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова

кто-то хочет угодить родственникам, не жалующим её соплеменников. Так призраки прошлого возвращаются в судьбу героини, чтобы разрушить счастье настоящего. В одном из драматичных эпизодов мама успокаивает дочь уже знакомыми нам словами: «Жизнь – что простокваша. В ней больше кислого – сладкого мало. Но и простоквашу любят, к тому же – она полезна. Неудачи тоже полезны: они закаляют характер. Не отчаивайся». Сказанное иллюстрирует духоустройство российских немцев, исповедующих терпение, добро и созидание. Именно в этих качествах заключён секрет жизнестойкости народа.

Депортированные российские немцы тесно спаяны с множеством разномастных ссыльных горемык, поэтому они вращаются в разных языковых стихиях. В романе звучит щедрая полифония. Именно языковая палитра служит решению особенно сложных художественных задач, раскрытию нюансов национальной души. Интересны и речевые характеристики некоторых местных женщин: «Мужаков ня хватат, а тут… сама отказалась… И от каво? Раднова мужа! Дура несусветныя!» или «Маладец, Ань, осталась… ня саблазнилась… Само главно – родяну ня промяняла!» Небольшая фраза, но в ней чётко прослеживается философия, свойственная советской идеологии.

Хочется отметить, что автором основательно продумана композиция книги. Необъятный, казалось бы, фактический материал удачно распределён по главам, обогащён повествовательными деталями, талантливо переплавлен в динамичное захватывающее повествование, которое от первой до последней страницы держит читателя в напряжении. В книге немало занимательных историй, которые сдобрены сугубо женским писательским психологизмом и меткими штрихами бытовых реалий. Автор также удачно прибегает к аргументированному описанию, достигает правдивости образов благодаря искусным диалогам, подтексту, потоку сознания, внутренней логике.

Обилие фотографий, наглядно иллюстрирующих повествование, заметно обогащает издание. Когда читаешь этот объёмный труд, не верится, что книга дебютная. Роман автобиографичен, но жизнь и характеры настолько типичны, что многие узнают в героях себя. Книгу хочется перечитывать ещё и ещё раз.

Надежда Рунде

Бараки города

1962 год. Вожжи политического страха отпускались, репрессии и слежки уходили в прошлое. Дамоклов меч, висевший над судьбами людей, исчезал – они начинали говорить. Это были разговоры преимущественно между родственниками и близкими, на которых можно было положиться, но… подальше от детских ушей: непосредственность подростков всё ещё несла угрозу непредсказуемого доносительства и непредсказуемых последствий.

На смену власти деспотичной и сильной личности приходил молот Коммунистической партии, набиравшей авторитет и силу. Только авторитет сильной личности имел лицо, и на её милость всегда рассчитывали – авторитет партии лица не имел. Её суда боялись, как суда безликих высших богов: бороться с её доминирующей властью было все равно, что бороться с властью всемирного тяготения или потопа.

За счёт профсоюза – всего взрослого населения страны – пропаганда партийной идеологии всасывалась даже теми, кто был от политики далёк. Всё решал лозунг «Профсоюз и партия едины!», так что профсоюзные собрания становились всё больше партийно-профсоюзными. Присутствие на них было обязательным, хотя проблемы членов профсоюза были, как правило, второстепенными, а задачи партии первостепенными.

Это время стало началом отсчёта моей городской жизни. Она, как и в деревне, началась с чужого угла – угла Изы с Борей. Завод к этому времени выделил им комнатушку в полуподвальном бараке, где люди, чтобы попасть в свою конурку, ныряли вначале в общий кротовый коридор. Эта часть города, словно муравейник, выросла в войну недалеко от военного завода. Условия были тяжелейшими, но на них не зацикливались: надеялись, что ненадолго, хотя для многих надежды на лучшее растянулись на целых четверть века.

Тяжелейший быт провоцировался кусачей и кровососущей тварью – клопами, которые лезли отовсюду: из щелей потрескавшейся штукатурки, из деревянного пола, даже из рамы единственного окна. Летом эту живность травили, проводя на природе весь световой день. Перед сном всё промывали – выпускали ядовитые пары. Зимой паразиты вновь плодились, и весной измученные люди опять принимались за травлю.

К августу 1963 года у сестры было уже два маленьких бутуза. С её семьёй жили мать Бори и его младший брат, оканчивавший сельскохозяйственный институт. В двенадцати квадратных метрах ютилось шесть человек. Под окном шириною почти во всю стену – небольшой столик, возле двери – старый табурет с ведром питьевой воды. У одной стены убогой комнатки – полутораспальная кровать молодых, у другой – кровать матери, узкий промежуток пола между ними – место сна Бориного брата. Кроваткой Игорька, их первенца, служит коляска, кроваткой маленького Костеньки – большое железное корыто, которое ставится на табуретки или остывшую печь.

Окно – вровень с землёй. В зимние вьюги его атакует снег, весной и летом во время дождя – вода. Чтобы она не проникала внутрь, а стекала на дорогу, с наружной стороны роют канавки. Исключить в буран круглосуточную темноту можно, если периодически освобождать окно от снежного плена. В образующихся у окон снежных траншеях любит кувыркаться и прятаться детвора. Зимой варят в комнатке, летом – в общем коридоре на небольшой электрической плитке, на ней же греют воду для купания детей. Иза водит их в детский сад, в выходные и праздничные – на прогулки в парк, в детский кинотеатр, читает сказки. Когда они немного подросли, Борис увозил их на лыжную базу – мальчишек развивали, как могли.

Сестра к этому времени была уже секретарём суда, а Борис, окончив политехнический институт, работал инженером на заводе, участвовал в самодеятельных спектаклях и играл в заводской футбольной команде. Время было молодое, беспечное и нищее, когда забота о духовных интересах была на первом плане, а жизнь казалась бесконечной…

История тёти Ани

В свои приезды для сдачи экзаменационной сессии я ночевала обычно у тёти Ани, одинокой пятидесятилетней красавицы, высокой и в меру полной. Жила она по соседству с Изой в такой же барачной комнатушке; но в её аккуратной и по-немецкому чистой келье легче дышалось и лучше думалось, в ней и паразитов было меньше. Келья эта стала стартовой площадкой моей городской теперь жизни. Тётя Аня относилась к нам заботливо и помогала, чем могла. Детей Изы называла внуками и, когда можно было пообщаться с ними, была счастлива – редкий день обходился без гостинца. Ревнуя к малышам, мать Бори слегка иронизировала над её привязанностью.

Ещё до войны, в Поволжье, у тёти Ани внезапно исчез муж. Куда, никто не знал. Краски для неё потухли, жизнь потеряла смысл, ей хотелось умереть. Она впала в депрессию и воспитанием дочери, трёхлетней малышки, практически не занималась. Когда девочка простыла и серьёзно заболела, тётя Аня очнулась, но… было уже поздно: малышку спасти не удалось. После указа о выселении убитой горем женщине было все равно, куда и зачем её везут. С безразличием приняла она и