Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова

В то лето я попыталась осуществить безумное намерение поступить в институт иностранных языков, да ещё на дневное отделение. Готовясь к этой авантюре, походила несколько месяцев на городские курсы английского языка. Тогда попасть туда было невероятно трудно, но меня пристроил в свою группу Петя Алейников, преподававший на этих курсах. Вступительные экзамены по общим предметам я сдала прилично, а английский завалила. Экзаменаторы честно пытались мне помочь, но их усилия были тщетны.

– Девушка, – сказали они, – к нам поступают люди, окончившие спецшколы. Куда вы со своим знанием английского языка!

Я не жалею, что не поступила в институт иностранных языков. Судьба, которая, видимо, мудрее меня, отвела и от этой стези. Но курсы английского языка не прошли для меня даром. На них я обрела двух подруг – Наташу Иванову и Ларису Агаджанову. Наташа была химиком, работала на химфаке МГУ, увлекалась горными лыжами, играла на гитаре, пела бардовские песни. Лариса была врачом, работала в институте сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева, заведовала кабинетом ультразвуковой диагностики сосудов. Наташа спустя несколько лет исчезла из поля зрения, а Лариса стала самой близкой моей подругой на всю жизнь вплоть до своей кончины в 2001 году.

Итак, лето 1963 года закончилось, а я осталась жить у Адолевны. Её жизнь была чрезвычайно насыщенной. По средам и субботам приходили студийцы, а в остальные дни шли ученики, друзья, знакомые. Ни один вечер не проходил без посетителей. Адолевна принимала живое участие в жизни многих людей. Это было её образом жизни и смыслом существования. Часто гости засиживались допоздна. После их ухода часов в одиннадцать вечера Адолевна варила кофе со словами: «Взбодримся и уснём». Укладывались спать; долго, уже лёжа, обсуждали текущие события, студийные дела. Всегда было о чём поговорить. Засыпали где-то часов в двенадцать, а то и позже. В шесть утра я уже должна была, как из пушки, вскакивать и бежать на работу. Конечно, не высыпалась. В те времена суббота была рабочей, и единственным выходным днём, когда я могла бы отоспаться, оставалось воскресенье. Но не тут-то было! Обычно Кришку я прогуливала вечером перед сном. Утром его выгуливала Адолевна. Но в воскресное утро, проснувшись, он к Адолевне даже не подходил, а прямиком ко мне. Лапами пытался содрать с меня одеяло. Я с головой зарывалась в одеяло, он подсовывал морду под него, тыкался носом мне в лицо, пытался поднять своей мордой мою голову. В конце концов, понимая, что он не отстанет, я, ругая в душе его последними словами, поднималась и шла с ним гулять.

Вообще-то Кришка был милым и забавным псом. Его все любили. Как только Адолевна начинала занятие, он устраивался под роялем у её ног. Обожал петь. Особенно любил гаммы, на которых мы распевались. Тут уж он не выдерживал. Несмотря на пинки Адолевны, взвывал в полный голос, точно попадая в ноты, в отличие от некоторых учеников. Любил походы за город, хотя уставал в них до изнеможения. Как только он видел, что Адолевна собирает рюкзак, от него уже не отходил. В такие моменты даже неохотно шёл на прогулку, где быстро-быстро делал свои дела и бегом к рюкзаку. Был очень доброжелательным псом, всех гостей радостно приветствовал. Особенно выделял старых знакомых, всем своим видом выражая безграничное счастье.

Исключение составляла одна супружеская пара. Мужа звали Эдиком, имени жены я не помню. Когда они приходили, Адолевна радостно восклицала: «Эдики пришли!» Обоим им было за пятьдесят. Эдик, высокий, красивый, по происхождению наполовину грузин, был художником по театральным костюмам. Его жена, тоже высокая, крупная седая женщина, была известным архитектором. Оба были элегантно и дорого одеты. В сталинские времена Эдик отсидел в лагерях десять лет за анекдоты. Таких сидельцев называли «балалаечниками». Он был неистощим на остроты и анекдоты. Как говорили, именно это свойство характера спасло его в лагере. С их приходом все оживали. Становилось весело, как после выпитого шампанского. Так вот, к недоумению Адолевны и студийцев, эту пару совершенно не выносил Кришка. Лаял на них, рычал, забивался под диван, откуда весь вечер слышалось его злобное ворчание. Никакие окрики Адолевны не помогали.

Эдик был первоклассным портным. Шил концертные платья известным певицам. Попасть в число его клиенток было невероятно трудно, несмотря на баснословную стоимость шитья. Надо сказать, оно того стоило. Веронике, когда она уезжала работать в Алжир, удалось через Никыча, бывшего близким приятелем Эдика, упросить сшить ей два выходных платья. Оба платья были простого кроя, но изысканно элегантны. По словам Вероники, дамы в русской колонии в Алжире обзавидовались и не верили, что платья сшиты в Москве, а не в Париже.

Эдик, надо думать, неплохо зарабатывал. Семья жила на широкую ногу, часто устраивались большие приёмы для артистов. Эдик хорошо готовил, в ходу была грузинская кухня. Коронное блюдо – индейка в ореховом соусе. У них перебывал весь Театр на Таганке. Так продолжалось довольно долго, а потом случилось несчастье – у Эдика, по-видимому, развилась болезнь Альцгеймера. Он постепенно терял профессиональные навыки, клиенток. Работать уже не мог. Они с женой стали жить на скромную пенсию, и теперь для гостей был только чай, а к нему – сушки. Естественно, они тут же были забыты теми, кто раньше беззастенчиво пользовался их гостеприимством. Хуже всего было то, что Эдик переродился в другого человека. По словам Никыча, изредка бывавшего у них, Эдик стал желчным, злобным типом, постоянно терроризировавшим больную жену. Конец несчастной жизни положила машина, сбившая Эдика, когда тот перебегал улицу в неположенном месте. Уже давным-давно не было в живых Кришки, но, вспоминая его непонятную и, казалось, неоправданную неприязнь к Эдикам, я думала: «Неужели этот пёсик каким-то своим собачьим чутьём чувствовал скрытую ото всех тёмную сторону натуры Эдика, которая проявилась годы и годы спустя?»

Я прожила у Евгении Адольфовны зиму 1963/64 года. Она была в курсе моей личной жизни и старалась оберегать меня от опрометчивых шагов. Я несказанно была благодарна ей за всё, за всё, за крышу над головой и заботу. По сути, эта святая женщина, дав мне кров, спасла меня, бесприютную. Однако образ жизни Адолевны был таков, что я постоянно не высыпалась и уже стала страдать сильными головными болями. Тут подвернулась комната, плату за которую, прожив месяц, не смогла более осилить Вероника. Первое время в новом жилье я просто отсыпалась при каждой возможности.

Комната была на 11-й Парковой улице, в