Пасха под Гудермесом. Боевые действия в Чечне и Дагестане - Виталий Николаевич Носков

Бабочка-смерть

I

Когда в сторону блокпоста из каменоломен Грозного, клубясь, начинался выход очередной серой толпы беженцев, прикомандированный опер первым брал в руки бинокль, лез на крышу и занимал резервную лежку снайпера, чтобы присмотреться к идущим. В грозненской толпе молодые русские женщины были большой редкостью. Боясь всех: боевиков-чеченцев, российских воинов-освободителей, эти несчастные, спасаясь от нескромных взглядов и зимних холодов, закутывались в «броню» старых, истертых пальто, изъеденных молью платков, шалей и домашних халатов. Давно немытые старухи, старики, женщины и дети проходили через блокпосты, стыдясь своей неопрятности, бедности, пряча глаза от тщательно фильтрующих их специалистов из МВД, ФСК и военной контрразведки. Русские старики и старухи, умирающие от голода, подозрений не вызывали, у них даже документы не требовали. А вот молодежь, если обстановка просила, могли досмотреть. Молодые чеченские боевики не раз пытались вырваться из окружения в женском тряпье, но российские наблюдатели вычисляли их еще на подходе к блокпостам. Мужик или юноша, переодеваясь женщиной, стараясь подражать ей, как ни старался, все равно выглядел педерастом, а на эту публику, особенно после 1991 года, когда гомосеки активно пошли во власть, у российской милиции, возмущенной таким безобразием, глаз был наметан.

Количество беженцев, покидающих город, нарастало после ночных боев, обстрелов комендатур и блокпостов, когда осажденные чеченцами русские, запрашивали огневую поддержку, и из укрепрайонов Северный или Ханкала летели мины 120-миллиметрового калибра, которые поражали боевиков и заваливали тесно набитые мирными жителями подвалы домов, обрушивая, словно тысячепудовым молотом, этажи многоэтажек. Профессиональные корректировщики огня на милицейских блокпостах и в комендатурах отсутствовали, и минометы наводились с поправкой: «Чуть правее, левее 50 метров».

Прикомандированный опер, частенько залегавший с биноклем на лежке снайпера, любил уединение. Майор Никандров не только отсматривал пространство развалин вокруг блокпоста, фиксируя мельчайшие перемены, он после шумной, многомиллионной Москвы наслаждался одиночеством. Грубые солдатские шутки о том, что, забираясь на «кукушку», он высматривает себе невесту, опер из ГУОП МВД РФ не пресекал, потому что, если на блокпосту – микроостровке России, исчезнет смех, – это «не есть гут». В боевой обстановке лучше беззлобно смеяться, чем беззвучно, тайно от всех, плакать.

Прошедшей ночью по квадрату, подконтрольному соседней комендатуре, даже ударили «Градом», потому что по ней взялся работать чеченский снайпер. Бил по личному составу из мелкашки с разных дистанций, всегда попадая в голову.

После ночного удара опер ожидал исхода мирных людей через свой объект, и тот начался, как только инженерная разведка без происшествий зачистила улицы.

В надвигающемся на блокпост стонущем клубке людей майор Никандров долго не мог увидеть ничего примечательного. Изможденные, опухшие от голода, кирпичного цвета лица, глядящие в землю глаза людей, идущих в никуда. Бегство мирных грозненцев из квадратов смерти он видел десятки раз и всегда содрогался. Жизнь русских грозненцев, безысходность, с которой они покидали родной город, опровергали известные истины: «Человек человеку друг, товарищ и брат». Тот, кто такое выдумал, представлялся Никандрову далеким от жизни сказочником. За несколько дней до январского штурма основная масса чеченцев была вывезена дудаевцами в горы, в соседние Ингушетию, Дагестан. Узлы чеченского огневого сопротивления были возведены в многоэтажках русских районов Грозного. И вся сила авиационных, артиллерийских ударов наступающих российских группировок обрушилась на мирных русских жителей Грозного – заложников этого города.

Были случаи, когда чеченская семья, уезжая в горы, забирала с собой русских соседей, но в основной своей массе на русских срывали зло. Чем ближе продвигалась российская армия, тем меньше в Грозном стоила жизнь человека.

Блокпост, на крыше которого под маскировочной сетью с биноклем лежал Никандров, возвышался над Сунжей – черной, вонючей речкой, делящей город на две неравные части. Развалины жилых домов, словно живые головы с выбитыми глазами, теснили блокпост и простреливались с него насквозь. Поэтому боевики редко обнаруживали себя. Разведка считала, что этот блокпост использовался для прохода чеченской агентуры, выявлять которую пытались уже на визуальном уровне.

Майор Никандров имел высшее историческое образование. За его плечами был провинциальный пединститут. Готовя курсовые работы в госархиве, он наловчился работать с документами, привык читать их по несколько раз – вдоль и поперек, раз за разом возвращаясь к началу документа и его концовке. Точно таким же образом он отсматривал в бинокль интересующих его жителей Грозного. Укрытый от вражеских снайперов бетонным козырьком строения и маскировочной сетью, он наблюдал людей на всем пути их движения в зону его ответственности, а потом спускался вниз и редко ошибался в расшифровке лиц, проходящих через блокпост. «Собровцем» его прозвали постоянные насельники блокпоста: офицеры и солдаты внутренних войск, сотрудники ППС, постоянно присутствующий на блоке лейтенант особого отдела полка ВВ. Собровца еще называли «прикомандированным». Кто он такой на самом деле – об этом не рассуждали. Никандров был толковый мужик, улыбался охотно, сердился только по делу. Он задерживал преступников, как рыбу ловил: то выявит, что паспорт поддельный, то у невзрачного на вид чеченского мужичка обнаружит, что правое плечо у него – сплошной синяк, а локти и колени сбиты, как у матерого партизана. Выявленных визуально боевиков он записывал на счет блокпоста. Для него это была не представляющая интереса мелочь. С наступлением ночи, вооруженный только пистолетом Стечкина, гранатами и ножом, Никандров часто исчезал, словно телепортировался, или, как НЛО растворялся в звездном пространстве. Где он был, что делал, никто не знал. Самым интересным было то, что когда этот «собровец» уходил на полную ночь, у блокпоста появлялся танк Т-80, который нервно шарил стволом своей длинной пушки, готовый к немедленному открытию огня, а когда из предутреннего тумана выныривал смертельной усталый Никандров, танк сразу уходил к себе в Северный.

Наутро, когда инженерная разведка открывала дороги для движения, на блокпост к «собровцу» на невзрачной «Ниве» обязательно приезжали подполковник и майор в собровском снаряжении и, переговорив, уезжали.

Никандров не командовал в караулах – это была его привилегия. Питался из общего котла, отсыпался в кубрике среди лежащих вповалку солдат. Какой он должности, звания – знал только старший на блокпосту, личный состав которого менялся каждую неделю. Люди уходили на отдых, возвращались. А у собровца было только одно развлечение – поваляться под маскировочной сеткой с биноклем в руках. Он называл это психологическими опытами или разгадкой кроссвордов. Иногда собровец спускался вниз с сияющими глазами – помароковать над картой. Он уединялся со старшим блокпоста, а с наступлением темноты садился на место оператора-наводчика в стареньком бэтээре… Он вел одному ему понятную жизнь – никому не известный, облеченный властью вершитель судеб