Пасха под Гудермесом. Боевые действия в Чечне и Дагестане - Виталий Николаевич Носков

Мирные жители Грозного были мужественным народом – считал Никандров. Покидали город, уходя в неизвестность, пережив кошмары январского штурма 1995 года люди, исчерпавшие запас прочности, не верящие во власть. Они просто открывали двери своих полуразрушенных квартир, частных домов, подвалов и уходили – куда глаза глядят: подальше от грозненских ночных ужасов. Их, как стаю косуль, гнало вперед желание побыть там, где не стреляют.

Наблюдая за приближающимися к блокпосту грозненцами, Никандров всегда остро чувствовал передающийся на расстоянии, наваливающийся на него чужой, исподний страх, от которого его быстро начинало мутить. Сам он тоже давно устал от развалин, людского горя, которому не мог помочь. Все увиденное ранило его душу, начинало озлоблять…

Уезжая в командировку из Москвы в составе СОБР ГУОП он внушил себе, что выживет, если не будет доверять никому из чужих. Глядя в бинокль на идущую к блокпосту, тонущую в грязи, толпу человек в семьдесят, волокущую мешки, тележки, укутанную в нечто невообразимое, Никандров усилием воли заставил себя отрешиться от гнетущих впечатлений и сочувствия. Людей надо было рассматривать как объекты, представляющие оперативный интерес. Неопытному глазу могло показаться, что беженцы выдвигаются единой массой, но Никандров сразу увидел, что люди движутся по каменным джунглям тремя неплотными, перетекающими одна в другую группами, в каждой из которых был свой лидер. У майора было не больше двадцати минут, чтобы понять, кто и зачем пытается уйти из зоны его ответственности.

Большинство людей изгонял из города страх смерти. Ужас голода был вторичен. У всех, кто нарастал в окулярах восьмикратного бинокля Никандрова, в глазах было желание выжить. Эти глаза блуждали в поисках огневых точек, не задерживаясь на том, что не представляло опасность.

Люди инстинктивно держались возле самых волевых из своей среды, сумевших организовать их на подвиг бегства из Грозного. Никандров не имел времени и сил на мысли об их дальнейшей участи. Он знал, что русских грозненцев активно отторгает перенаселенное Ставрополье, Краснодарский край и Дон, а на Урал и в Сибирь привыкшие к теплым зимам славяне Северного Кавказа сами никогда не поедут. Разве что в «столыпинских» вагонах, а добровольно туда никто из них с места не сдвинется.

Неформальных лидеров уходящих из Грозного беженцев Никандров вычислил скоро. Эти два старика, по внешнему виду бывшие военные, и исхудалая, гладкая, как доска, женщина пятидесяти пяти лет, в прошлом явно административный работник, не представляли для него интереса. За неимением времени он сразу применил главный прием своей методики распознавания противника: он стал искать человека, идущего рядом с лидером – формально близкого, по существу чужого. Он словно сидел на галерке в театре, и все, происходящее на сцене, не имело для него тайн: у каждого, участвующего в спектакле, была своя роль, и тот, кто играл роль, а не жил происходящим, сразу выбивался из логики события – как ни хотел, а вылезал на передний план, терял смысловую сцепку с окружающими его людьми.

Никандрову Ивану Сергеевичу бросилось в глаза, что, преодолевая канавку, старик с отменной гвардейской выправкой, обратился за помощью не к молодой женщине, ближе к нему, а к такой же, как сам, пожилой чеченке, тащащей за руку плачущего внучонка. Всего-то и нужно было, чтобы старик оперся на женское плечо, но он предпочел, видимо, соседку-чеченку, а не подволакивающую ногу молодую русскую, одетую в длинное, без пояса, когда-то изящное белое пальто, теперь грязно-серое, словно подобранное в развалинах. Пальто такого покроя и цвета в девушках носила жена Никандрова Валентина, и это воспоминание вдруг сладко укололо его, заставило на мгновенье отвлечься. Его любовь к Валентине давно была в прошлом, теперь в Москве она была его ежедневным раздражением. Когда она носила белое демисезонное пальто, какое теперь было на беженке, Валентина была чувственна, радостно-соблазнительна. Ему нравилось снимать с нее это пальто, под ним часто оказывалась изящная, полупрозрачная, сводящая с ума кофточка, которая слетала с нежных плеч Валентины в два касания…

Никандров старательно, пожестче, даже как-то обиженно вгляделся в идущую к блокпосту грозненку, и не потому, что его захлестнули воспоминания, что любовь к Валентине давно пребывала в прошлом.

Любитель московских театров, глаз которого был безупречно поставлен на фальшь, он вдруг сразу понял, что молодая женщина, жмущаяся к старику, изображающая особую близость к нему, на самом деле – чужой ему человек. Отсюда, с «кукушки» – из гнезда снайпера, Никандрову была видна каждая клеточка тонкого лица голубоглазой блондинки, смазливой, но с давно немытыми волосами, выбивающимися из-под синего старенького платка.

Взгляд светловолосой женщины был отрешенно-хмур, в сторону блокпоста она не глядела, подволакивала левую ногу без погрешностей. Но во всей ее фигуре майор-оперативник, вглядываясь, не видел привычного для грозненских женщин переутомления. Никандров уже давно насторожился, как стоящий на номере стрелок по волку. Интуиция редко подводила его, привыкшего к виду крови. Внимательно отсмотрев всех, подходящих к блокпосту грозненских беженцев, он снова поймал в бинокль хромоножку. Поклонник Александра Дюма, собровец окрестил интересующую его женщину «мадемуазель де Лавальер».

Чем ближе эта невысокая, изящная женщина подходила к блокпосту, тем больше страдания выражало ее лицо, тем ближе она жалась к высокому старику, в прошлом, несомненно, армейскому офицеру. Тот уже охотнее принимал ее помощь, даже позволил один раз обнять себя, когда подскользнулся на обмерзшем камне. Старик был одинок и величественен. Он шел к блокпосту, как корабль в спасительный порт. Пережив ужасы авиационных налетов, артиллерийских дуэлей и рукопашные схватки противоборствующих сторон, он все равно был спокоен. На его благородном, исхудалом, узком лице Никандров не видел страха, в давно потерявших цвет глазах контузионное воспаление отсутствовало. Он напоминал бежавшего из плена, одолевшего сотни километров по бездорожью, потерявшего силы, но идущего к цели на силе характера.

Спустившись вниз по узкой, под тяжестью его боевого снаряжения гнущейся лестнице, майор Никандров крикнул фельдшера и, показав на старика, хорошо видного невооруженным глазом, приказал отвезти ветерана Великой Отечественной войны в госпиталь аэропорта Северный. Надо было побороться за жизнь старого офицера.

Когда грозненцы подошли к блокпосту – массивному кубу из стоящих друг на друге бетонных блоков, зарядил привычный, изматывающий душу снег с дождем. Никандров заметил, что по лицу идущей рядом со стариком блондинки мелькнула легкая тень радости. Она подумала – кому охота в такую погоду плотно досматривать десятки людей, всегда готовых к истерике. Рогатки, завернутые в колючую проволоку, и правда, стали быстро раздвигать для прохода людей. Когда к высокому старику ветерану мягко шагнул фельдшер и, не обращая внимания на его легкое сопротивление, увел за собой в глубь блокпоста, блондинка даже сделала вид, что хочет последовать за ним, но