Оруэлл - Юрий Георгиевич Фельштинский

эссе, обзоры литературы, критические статьи. Время от времени его приглашали выступить с лекцией, и тематика выступлений четко отражала, какие проблемы и образы доминировали в его сознании. В январе 1940 года Оруэлл информировал Л. Мура, что его пригласила группа «Современные женщины», но он еще не определил тему выступления. Два возможных сюжета, казалось бы, совершенно несовместимых, бродили в его сознании: творчество Диккенса и гитлеровская книга «Майн кампф». При всей непохожести этих тем у них было нечто общее – они отражали главное, что в тот момент волновало писателя504. Диккенс олицетворял общество, основанное на «всеобщем приличии», Гитлер – кошмар бесконечного раздора505. Понятно, что в силу обстоятельств Оруэлл остановился на втором.

Лондонская жизнь в те месяцы не способствовала творчеству, которое ограничивалось в основном еженедельными, начиная с 25 мая 1940 года, критическими обзорами театральных постановок и рецензиями на появлявшиеся фильмы, публиковавшимися в «Тайм энд тайд», где Оруэллу была предоставлена специальная колонка. Сам автор был не вполне удовлетворен этими публикациями, называл их «написанными торопливо, тяжеловесными и банальными»506. Возможно, недовольство было вызвано не столько собственным текстом, сколько качеством продукции, которую приходилось рецензировать, особенно американских фильмов, преобладавших на британском экране: Оруэллу не нравился царивший в них «культ насилия», нечетко вылепленные характеры и тривиальные образы, хотя в то же время он признавал высокий уровень кинотехники и подчас остроумные и хлесткие диалоги507.

В череде проходных кинолент резко выделялся «Великий диктатор» Чарли Чаплина, появившийся в британском прокате в декабре 1940 года. Это было страстное разоблачение нацизма, яркая сатира на Гитлера. Фильм не был типичным для американского кинематографа того времени, ибо США всё еще придерживались политики нейтралитета и показного невмешательства в европейские дела. В Соединенных Штатах картина имела большой успех, хотя ее политическое содержание вызвало отчаянные нападки изоляционистов и прогермански настроенной части населения. В Великобритании же фильм был воспринят с восторгом. Зрители презрительно хохотали над диктатором Аденоидом Гинкелем, в котором все видели Гитлера, и его оруженосцами Гарбичем (по-английски означает «Мусор») и Херингом (по-английски – «Селедка»), в которых легко угадывались Геббельс и Геринг. Газеты с полным основанием писали, что демонстрация «Великого диктатора» способствовала поднятию боевого духа британцев.

Оруэлл был полностью согласен, что фильм Чаплина – выдающееся не только художественное, но и политическое событие, и резко критиковал «сомнительных интеллектуалов и сладкозвучных профессоров», полагавших, что образы Чаплина слишком карикатурны, что он незаслуженно высмеивает «рядовых людей» (надо понимать, рядовых штурмовиков)508.

Оруэлл полагал, что самым мощным пропагандистским моментом фильма был его финал, когда парикмахер-еврей, принятый за диктатора из-за внешнего сходства, мужественно обращается к согражданам с «боевой речью в защиту демократии, терпимости и всеобщего человеческого достоинства».

Правда, рецензент счел киноленту сравнительно слабой в техническом отношении, а отдельные ее эпизоды – связанными между собой лишь «обрывками веревки». Тем не менее он отмечал и особый художественный дар Чаплина, и «его готовность выступить в защиту концентрированной сущности обычного человека». В фильме, по мнению Оруэлла, проявлялась «неискоренимая вера в человеческое достоинство, которое сохраняется в сердцах обычных людей». Значение «Великого диктатора» виделось Оруэллу в противопоставлении человеческих судеб тому мрачному периоду мировой истории, «когда демократия почти везде отступает, господствует супермен, контролирующий три четверти мира, свобода отбрасывается сладкоголосыми профессорами, а охота на евреев поощряется пацифистами».

Оруэлл завершал свою боевую рецензию суждением: «…если бы наше правительство имело хоть сколько-то воображения, оно масштабно субсидировало бы показ “Великого диктатора” и приложило бы максимум усилий к тому, чтобы забросить несколько копий в Германию».

Одновременно с работой в «Тайм энд тайд» Оруэлл стал регулярно сотрудничать в новом ежемесячном журнале «Хорайзен», созданном в начале войны его старым приятелем Сирилом Коннолли при содействии видного романиста и поэта Стивена Спендера. «Обозрение литературы и искусства» (так звучал подзаголовок) охотно предоставляло свои страницы не только известным авторам, но и начинающим, только пробовавшим свои силы в художественной литературе и публицистике. Оруэллу нравилась творческая атмосфера, существовавшая в журнале с момента его открытия. Он часто посещал редакцию, просто «заходил на огонек». Особенно сблизился он со Спендером. Тот через много лет вспоминал: «Слушать монологи Оруэлла со всеми их запутанными рассуждениями было в каком-то смысле очень по-английски. Это было похоже на хождение по улице под моросящим дождем – слушать его монотонный голос»509.

Новая общественно-политическая трибуна значительно расширила возможности Оруэлла-публициста. Журнал Коннолли наряду с несколькими статьями Оруэлла по вопросам культуры и искусства опубликовал его важные политико-аналитические произведения, в том числе «Британский правящий класс» (декабрь 1940 года) и «Уэллс, Гитлер и всемирное государство» (август 1941-го).

В первом эссе автор пытался разобраться в изменениях, произошедших в управленческих слоях Великобритании за последнее столетие: земельная аристократия постепенно утратила политическую власть, уступив ее купцам, промышленникам и финансистам. При этом новая верхушка стремилась подражать тем, кого она вытеснила, например, посылая своих детей в престижные школы, потому что в них учились потомки крупных землевладельцев. Однако «денежный класс» был заинтересован почти исключительно в прибыли, а между тем империя сохранила отсталое состояние (в первую очередь это относилось к «жемчужине британской короны» – Индии) и не избавилась от нищеты и лачуг. Система, обреченная на постепенное загнивание, напоминала Оруэллу «псевдофеодализм». В качестве примеров Оруэлл приводил платные элитные школы и армию, где сохранялись давно устаревшие порядки, и сравнивал их с винтовочным штыком, входящим в комплект винтовки, но годящимся ныне только для открывания консервных банок.

Когда империя пребывала в мире, эта «систематизированная отсталость» не вела к хаосу, но теперь настали иные времена. Возникновение фашизма с его крайним национализмом, жестким послушанием, подчиненностью и преданностью лидеру не привело британский правящий класс к пониманию необходимости вести с ним последовательную борьбу, и это политическое невежество, свойственное как гражданским руководителям, так и военным, было весьма опасно для страны. Однако в адрес правящего класса в статье раздавались не только инвективы. Отмечая, что немало герцогов, графов и других носителей благородных титулов отдали свои жизни на полях сражений во Франции в мае – июне 1940 года, Оруэлл заключал, что трагедия правящего класса не в том, что он физически слаб или труслив, а в непонимании наступивших времен, несущих трагедии и опасности. Только когда новое поколение начнет терять материальное благополучие и власть, его сознание претерпит изменения.

Не менее актуально звучала и вторая статья510. Оруэлл буквально обрушился на ранее чтимого им Герберта Уэллса, который недооценивал мощь нацистской армии и утверждал, что ни один прогноз по поводу решающих побед Гитлера не подтверждается. Среди прочих оруэлловской критике подверглось утверждение Уэллса, что война – дело долгое и немецкий блицкриг провалится. Но не это было главным в статье