Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917 - Ричард Эдгар Пайпс

губернии, Архангельск, Владивосток и даже Петроград — оказались вне юрисдикции гражданских властей{529}. Главнокомандующий, вел. кн. Николай Николаевич, утверждал, что председатель Совета министров Горемыкин не находил такое устройство неудобным для себя, полагая, что не его дело вмешиваться в управление областей, лежащих на театре военных действий и вблизи него{530}.

Как это ни парадоксально, некоторые политические деятели России видели в ее экономической отсталости особое преимущество. Утверждалось при этом, что промышленно развитые страны находятся в такой зависимости от поставок сырья и продовольствия из-за рубежа, а также от тесного взаимодействия различных секторов экономики и от наличия квалифицированной рабочей силы, что не смогут вынести разрушения этих связей, которое несет с собою война. Россия же с ее более примитивной экономикой, напротив, окажется менее уязвимой и благодаря изобилию продовольствия и неисчерпаемым ресурсам живой силы будет способна вести нескончаемую войну[104]. Впрочем, нашлись голоса, способные критически оценить этот оголтелый оптимизм. Вот что писал Струве в 1909 году: «Следует сказать прямо: слабость России при сопоставлении ее с нашими реально возможными противниками, с Германией и Австрией, заключается в недостаточной экономической мощи России, в ее хозяйственной неразвитости и вытекающей отсюда финансовой зависимости от других стран. В современных условиях военного столкновения все мнимые преимущества русского натурального или полунатурального хозяйства обратятся в источник нашей милитарной слабости… Нет теоретически более превратной и практически более опасной мысли, чем мысль, что в экономической отсталости России могут заключаться какие-либо преимущества в военном отношении»{531}.

Подобные «пораженческие» предостережения остались неуслышанными. Когда думское совещание по обороне выразило озабоченность неготовностью российской промышленности к войне, двор выразил явное недовольство, и вопрос был снят{532}. Сухомлинов избавлялся от Поливанова и других «младотурок» именно потому, что они стремились установить деловые отношения с ведущими представителями национальной экономики, которых двор подозревал в политических амбициях.

Двор, его военная и гражданская бюрократия всеми силами стремились не позволить «обществу», воспользовавшись войной, укрепить свое политическое влияние. И такое настроение может объяснить многое — иначе никак не объяснимое — в поведении царского правительства при подготовке к войне и в ее ходе. Старый патриархальный дух оставался еще очень силен, несмотря на установление конституционного строя. Глубоко в душе царская чета и их окружение продолжали считать Россию своей фамильной, династической вотчиной и всякое проявление самостоятельного патриотизма со стороны своих подданных расценивали как недопустимое «вмешательство». Генерал Борисов вспоминает весьма поучительный в этом смысле случай. Во время одной из бесед в Ставке государь обронил фразу: «Мне и России». Генерал имел смелость заметить: «России и Вам». Царь посмотрел на него и вполголоса проговорил: «Вы правы»{533}. Однако патриархальное, отеческое сознание не собиралось отступать, и были моменты, когда правительство оказывалось, так сказать, в состоянии войны на два фронта: оно вело боевые действия — против Германии и Австрии и политические — со своими противниками в тылу. И лишь под воздействием тяжких военных поражений двор в конце концов пошел на уступки и допустил к участию в военных делах общественные силы.

К несчастью для России, позиция общества, как она была представлена в Думе, оказалась еще более бескомпромиссной. Думские либералы и социалисты, разумеется, делали все возможное, чтобы приблизить час победы России в войне, однако они были не прочь воспользоваться военной обстановкой для достижения собственных политических целей. В 1915-м и 1916 годах оппозиция не выразила готовности пойти навстречу правительству, прекрасно понимая, что смятение в правительственных рядах предоставляет уникальную возможность для укрепления парламентского строя за счет монархии и бюрократии — и такая возможность едва ли представится вновь, когда война будет окончена. Тем самым либералы и социалисты в некотором смысле вошли в негласный союз с Германией, обращая немецкие победы на фронте в свое политическое преимущество в тылу.

Таким образом, за крушением России в 1917 году и ее выходом из войны стоят прежде всего политические причины: а именно нежелание правительства и оппозиции забыть о своих разногласиях перед лицом общего врага. И никогда еще отсутствие в России духа национальной общности не получало столь сурового и печального подтверждения.

Царское правительство вступило в войну в полной уверенности в своей способности держать общество в руках. Оно рассчитывало на скорую победу и подъем волны патриотизма, который заглушит голос противников режима; позиция правительства выражалась формулой «никакой политики до победы». Поначалу эти ожидания оправдывались. Охваченная вспышкой ксенофобии, невиданной с 1812 года, когда в последний раз нога неприятеля ступала на землю Великороссии, страна сплотилась вокруг своего правительства. Однако такие настроения оказались недолговечными. При первых крупных поражениях на фронте весной 1915 года, когда немцы вошли в Польшу, Россия разразилась бурей негодования, и не столько в адрес захватчиков, сколько по отношению к собственному правительству, и с таким неистовством, какое не приходилось испытывать правительству ни одной из воюющих стран в тяжелые минуты поражений. Такой ценой пришлось расплачиваться царизму за полуотеческие отношения в руководстве, при которых бюрократия, назначаемая царем и перед одним царем держащая ответ, несет при этом все бремя ответственности за любые промахи. Это дало повод Думе обвинить двор в безнадежной некомпетенции и даже, хуже того, — в измене. Военные поражения, вместо того чтобы теснее сплотить правительство и его подданных, развели их еще дальше друг от друга.

Такого противоборства власть имущих и общества в период войны, как в России, нигде более не наблюдалось. И это весьма пагубно отразилось при мобилизации сил на внутреннем фронте. Непреодолимая неприязнь, с какой смотрели друг на друга лидеры деловых и политических кругов и бюрократия, препятствовала их взаимодействию. Бюрократия была убеждена — и не без основания, — что политики, воспользовавшись войной, хотят завладеть всем политическим аппаратом. Оппозиционные политики, со своей стороны, верили, — и тоже имея на это достаточно оснований, — что в стремлении любой ценой сохранить власть бюрократы не остановятся и перед поражением на фронте, а в случае же победы неминуемо ликвидируют конституционный строй и восстановят монархию.

Об этом противоборстве свидетельствует эпизод, произошедший летом 1915 года в разгар кризиса в Польше. Как мы подробнее расскажем ниже, в ответ на неудачи на театре военных действий, вызванные, как полагали, нехваткой боеприпасов и иной амуниции, деловые круги с одобрения правительства попытались организовать производство военного снаряжения на частных предприятиях. Вдохновителем этих мероприятий был Гучков. Не чуждый политических амбиций, Гучков уже не раз проявлял себя как истинный патриот. В августе он получил приглашение — первое и, как оказалось, последнее — принять участие в обсуждении в кабинете министров роли частного предпринимательства в военных усилиях. Вот как