Пирр, царь Эпира - Саркис Суренович Казаров

мы старались показать, что решения принимались царем после тщательного анализа политической обстановки. Перед принятием важнейших из них он взвешивал все возможности, вступал в дискуссии со своими соратниками и даже советовался с Додонским оракулом[828]. Решение не принималось до тех пор, пока у царя на этот счет оставались какие-то сомнения. Любую военную кампанию Пирра, часто без каких-либо аргументов именуемую исследователями очередной «авантюрой», с позиции эпирского царя можно убедительно объяснить. Каждое военное предпириятие Пирра — даже оказавшийся для него роковым пелопоннесский поход — имело конкретные цели.

Немало известных нам фактов заставляет смотреть на Александра скорее как на разбойника, чем на полководца. Он проявлял невиданную жестокость к своим даже уже поверженным врагам. Казненные Парменион и его сын Филота, Клит, убитый в пьяной ссоре, замученный философ Каллисфен — все они наводят тень на Александра. Первым двум он был обязан своей славой, третьему еще большим — спасением своей жизни, но это не остановило его.

Пирр, в отличие от Александра, никогда не проливал крови вне полей сражений. Он был человечен, приветлив, менее чувствителен к осуждению со стороны других. Чего стоит только один пример. Юноши, воспитывавшиеся при его дворе, как-то начали между собой бранить царя, о чем ему стало известно. На другой день, вызвав хулителей, Пирр поинтересовался, было ли такое на самом деле. Когда юноши, виновато опустив головы, ответили, что если бы они выпили еще больше вина, то наговорили больше, Пирр рассмеялся и отпустил их без какого-либо наказания (Plut. Pyrrh., 8).

Вывод Ж. Журдана, который логически вытекает из его рассуждений, таков: Пирр был не менее, а возможно, даже более великим, чем Александр; имея многие добродетели, он не запятнал себя никакими пороками[829].

Впрочем, подобную оценку разделяют далеко не все ученые. Почти через двести лет после Ж. Журдана У. фон Хассель писал, что по сравнению с Александром Пирру не доставало прежде всего «…действительной гениальности и широкого величия духа»[830]. Так или иначе, морализаторские оценки и Ж. Журдана, и У. фон Хассела касаются лишь личностных качеств обоих героев.

Развернутое и достаточно объективное сравнение деятельности этих исторических персонажей принадлежит Т. Моммзену. По его мнению, «…замысел Пирра основать западно-эллинское государство… был столь же широк и смел, как и тот, который побудил македонского царя переправиться через Геллеспонт»[831]. Вместе с тем Т. Моммзен называет глубинные, коренные отличия между экспедицией Александра на Восток и экспедицией Пирра на Запад.

Македония по своим ресурсам значительно отличалась от маленького горного Эпира. По образному сравнению Т. Моммзена, Эпир занимал при Македонии такое же место, как позднее Гессен при Пруссии[832]. Армия Александра состояла из македонян, во главе которой находился хороший «штаб», тогда как Пирр набирал армию из наемников путем союзов, «основанных на случайных политических комбинациях». Но самое ценное наблюдение Т. Моммзена, на наш взгляд, заключается в отмеченном им различии обстановки на Востоке от обстановки на Западе в период походов соответственно Александра и Пирра. «Было бы легче перенести центр военной македонской монархии в Вавилон, чем основать солдатскую династию в Таренте или в Сиракузах. Несмотря на то что демократия греческих республик находилась в постоянной агонии, ее нельзя было втиснуть в жесткие формы военного государства… На Востоке нельзя было ожидать национального сопротивления: господствовавшие там племена с давних пор жили рядом с племенами подвластными, и перемена деспота была для массы населения безразличной и даже желательной. На Западе, пожалуй, и можно было осилить римлян, самнитов и карфагенян, но никакой завоеватель не был бы в состоянии превратить италиков в египетских феллахов или из римских крестьян сделать плательщиков оброка в пользу эллинских баронов». Именно сочетание этих объективных обстоятельств делало замысел македонянина исполнимым, а эпирота — невозможным[833].

Кроме того, стоит иметь в виду, что для Александра, если так можно сказать, вся «подготовительная работа была уже сделана его отцом Филиппом, и после вступления на престол он мог полностью посвятить себя делу всей своей жизни — рассчитаться со своим исконным врагом — персами»[834]. Еще Ж. Журдан отмечал, что, в отличие от Александра, «выращенного в хороших условиях и овладевшего ремеслом полководца, с отцом, который растил сына великим человеком, в Пирре я вижу только сироту с мечом в руке и с очень слабой поддержкой»[835].

Таким образом, исходные позиции Александра и Пирра были неодинаковы: только что объединенный и бедный ресурсами Эпир не шел ни в какое сравнение с богатой и сильной Македонией, уже подчинившей к тому времени всю Грецию[836].

Вместе с тем надо указать еще на одно важное обстоятельство, только лишь вскользь отмеченное Т. Моммзеном: Александр, будучи и сам прекрасным полководцем, располагал также прекрасным «штабом», в состав которого входили такие талантливые полководцы, как Птолемей Лаг, Антигон Одноглазый, Лисимах, Гефестион, Кратер, Селевк, Пердикка и др. Едва ли Пирр имел в своем окружении хоть кого-нибудь, кто бы мог с ним сравниться. Мы располагаем некоторыми сведениями о стратегах Пирра (например, Милоне и Мегакле), но они отступают на второй план перед Пирром, теряются на фоне своего царя-полководца. Если Александр был в состоянии поручить командование во второстепенном сражении кому-то из своих полководцев, то такая возможность навряд ли имелась у Пирра: мы видим его в каждом сражении на переднем крае, часто в самой гуще боя.

Наибольший интерес, конечно же, представляют для нас конечные результаты деятельности обоих героев. Пирр, в отличие от Александра, не добился поставленных перед собой целей — защитить греков Запада от варваров и создать здесь мощное государство. Однако при этом необходимо учитывать, что в лице Рима и Карфагена, двух могущественнейших держав того времени, из которых первая обладала весьма сильной сухопутной армией, а вторая — сильнейшим на тот момент в античном мире флотом, Пирр имел врагов много более серьезных, чем разваливающаяся империя Ахеменидов[837]. Действительно, противостоящая Александру Персидская держава как противник сильно уступала Риму и Карфагену, что делало для Пирра реализацию его планов неизмеримо труднее, нежели для македонского царя.

Александр умер на вершине славы, так и не увидев распада своей империи. Пирр видел собственными глазами, как рухнули все его планы, прежде чем его настигла смерть. С гибелью Пирра ушел последний защитник эллинизма. Греки не поняли этого вообще или, может быть, поняли слишком поздно, когда римские легионы стояли уже у ворот их городов. И в этом заключается весь трагизм положения — не только лично для Пирра, но и для всего дела эллинизма.

Анализируя неудачи Пирра в целом, как на Западе, так