Глумовы - Федор Михайлович Решетников

С пятнадцатилетнего возраста они назывались подростками, и их брали на работу уже без отцов и обращались, как с обыкновенными рабочими; за это они получали в месяц два пуда провианту. Заводоуправлению, с одной стороны, было выгодно заставлять работать ребят, потому что они работают старательнее взрослых рабочих; но, с другой стороны, было и убыточно, потому что чем больше у рабочих ребят мужского пола, тем больше выходит на них муки.

При отце Илья Игнатьевич редко работал на рудниках. По метрическому свидетельству он значился пятнадцати, по-заводски шестнадцати лет, так как ему наступил уже шестнадцатый год; его забыли в прошлом году записать в подростки и назвали этим именем только ныне. Илья Игнатьевич очень боялся, чтобы его не послали в рудник: малолетки работают на поверхности рудников, но подростки непременно в шахтах, и этого избегнуть нельзя, если попадешь на рудник. Рабочие на рудниках распределялись безалаберно; там на болезни не обращали внимания, а исполнялись приказания приказчика, чтобы везде был полный комплект рабочих. А мальчик, работая в сыром месте, слабосильный, не мог при всем своем старании сработать столько, сколько могли сработать взрослые, окрепшие рабочие, и поэтому по метрическим книгам таракановских церквей и ведомостям доктора значилось, что большинство умерших и больных в заводе состояло из ребят от 11 до 19 лет. Но ни на болезнь, ни на смертность их заводским начальством не обращалось должного внимания, потому вероятно, что семь тысяч заводских женщин исправно рожали каждый год по ребенку; но зато в последнее время стали замечать, что из каждой тысячи ребят умирает если не половина, то по крайней мере две трети, не дожив до совершеннолетия.

Ростя почти под присмотром маленьких ребят, дети, еще очень маленькие, выражали свои желания и досаду криком, капризничали и привыкали к разного рода побоям и наказаниям. Колотушки и ругань с годами вместе с физической силой развивались в них. Они жили в кругу таких людей, которые довольно грубо обращались со всеми, не умели изъясняться так, как изъясняются образованные люди; от этого и дети, подражая старшим, становясь с каждым месяцем, а может быть и днем, восприимчивее, усваивали то, что видели и слышали. Так и Илья Игнатьевич в настоящее время курил табак, пил водку, ругался, как большой, и старался во что бы то ни стало переспорить старших. Дома он жил редко, а больше играл в бабки, дрался с ребятами; не боялся матери, мало слушался и отца, однако побаивался его и не смел ничего сказать ему резкого, хотя бы тот задел его за живое. Кроме отца, он никого так не любил в жизни и только ему одному высказывал свое горе и только его советов слушался. Это происходило оттого, что отец работал, добывал пропитание, был глава в доме, где его все боялись и уважали. Привязанность его к отцу была такова, что он скучал, когда отец долго не приходил домой, а когда тот возвращался, он долго терся около него, выспрашивал что-нибудь и немедленно исполнял его приказания. Сестру он не любил, потому что она была не парень и не любила играть с ним в бабки или бороться.

После смерти отца он жил с сестрой, а потом у дяди вместе с братом, и когда его взяли на фабрику на работы, он дома жил только по ночам, а в праздники убегал к соседям или участвовал в артельных играх, заключавшихся в том, что друзья, человек в тридцать, играли отдельно от других, и в эту артель парень из чужой артели не принимался до поры до времени. Павел тоже бегал за ним, но когда оттуда стали его гнать, он пристал к ребятам одних с ним лет.

Поработав на фабрике месяца четыре, Илья Игнатьевич редко ночевал дома; но тетка знала, что он терся у засыпщика Горюнова, который был помощником плавильщика на горнах. У него было два сына, Егор 17 лет и Иван 12, и дочь Аксинья 15 лет. Жена его умерла от горячки назад тому три года, и теперь хозяйством Горюнова заправляла его сестра, Акулина Савинова. Илья попал в это семейство очень просто: Егор работал около отца вместе с ним. Илья, куря табак из отцовской трубки, всегда угощал Горюновых, которые с своей стороны угощали и подростка Глумова. В праздники Глумов играл с Егором Горюновым, с ним же забегал к нему в дом и там играл с Аксиньей и сыновьями Горюнова в карты, а ежели было поздно, то там и ночевал, боясь проспать время работы, а потом вместе с Горюновыми отправлялся на работу.

Часто они играли в карты, в носки, а так как интерес этой игры заключался в том, чтобы проигравшему щелкать колодой карт по носу, то без сцен не обходилось: брат брату щелкали носы без всякого удовольствия, но когда Аксинья принималась щелкать по носу Илью Игнатьевича, ему не нравилось; братья хохотали, хохотала Аксинья, он толкал ее ногами, краснел со стыда, мигал ей глазами, но она наслаждалась щелканьем Илькина носа, хохотала и выдавала братьям его подмигиванья; за Глумова братья не заступались. Если же Глумову приводилось щелкать нос Аксинье, то она щипала его за руку, ругала проклятым, краснела, косила глаза; Глумов прилагал все свое старание, чтобы Аксинье было больнее, но Аксинья убегала в угол или куда-нибудь, дулась на Илью и говорила: «Я тебя тихонько, а ты, лешак, изо всей мочи». Братья не говорили Аксинье, что она не права, но если Илья Игнатьевич силой хотел исполнить полное количество щелчков, то который-нибудь из братьев начинал барахтаться с Глумовым.

Но, несмотря на эти размолвки, Илью Игнатьевича приглашал даже сам Дмитрий Гурьяныч Горюнов. Приглашал он потому к себе Глумова, что у Глумова не было отца, а спать у Горюнова было где – места довольно.

Время для Ильи Игнатьевича шло весело, – на фабрике народу много, работа не тяжелая: он помогал рабочим подвозить к горнам в тачках или руду, или флюс, т. е. песок и уголь, или просто песок или уголь, и поэтому назывался таскальщиком. Эта работа продолжалась недолго; остальное время он терся около рабочих, мешал им, острил и получал колотушки от мастеров; потом, если у его приятеля была получка, приятель приглашал его в кабак, если же не было, то он отправлялся спать. А о праздниках и говорить нечего.

Перед Масленицей Илья пришел к Горюновым в обед, когда ему нечего было делать на фабрике. Он сам не знал, зачем он идет туда, где теперь только Аксинья и ее тетка,