Писательская рота - Сергей Егорович Михеенков

очерков. 33-я армия была рассечена. Западная группировка, ушедшая к Вязьме во главе с командующим, оказалась в «котле», и немцы этот «котёл» постепенно сжимали. В апреле пришёл приказ на выход. Прорывались в сторону Юхнова. Прорыв оказался неудачным. Погиб большой обоз с ранеными и больными (несколько тысяч человек), погибли остатки трёх стрелковых дивизий, полевое управление армии. Чтобы не попасть в плен, тяжело раненный командарм застрелился. Картина прямо противоположная той, которая произойдёт спустя несколько месяцев на Волхове в районе Мясного Бора.

Сергей Крутилин, конечно же, интересовался историей гибели 33-й армии и её командующего. Слышал истории, которые собирались в Тарусе, как в воронке. Эти истории прилетали на родину М. Г. Ефремова с разных концов страны от ветеранов и очевидцев из числа жителей деревень, которые зимой — весной 1942 года занимали части и соединения 33-й армии и через которые они потом пытались вырваться из окружения.

В 1965 году Сергей Крутилин вошёл в состав правления Союза писателей СССР.

С 1967 года — член редколлегии журнала «Москва».

Сергей Андреевич Крутилин умер 28 февраля 1985 года. Похоронен в Тарусе на старом кладбище.

Публикации

Подснежники: Роман. М.: Советская Россия, 1961.

За поворотом: Очерки. М.: Советский писатель, 1961.

Липяги. Из записок сельского учителя. — М.: Советский писатель, 1964.

Липяги. Из записок сельского учителя. М.: Советская Россия, 1964; 1966.

Липяги. Из записок сельского учителя. М.: Известия, 1967.

Лейтенант Артюхов: Повесть. М.: Советский писатель, 1970.

Липяги. Из записок сельского учителя. М.: Художественная литература, 1973.

Косой дождь: Повесть. М.: Современник, 1973.

Апраксин бор: Роман. М.: Молодая гвардия, 1976.

Апраксин бор: Роман в трёх книгах. М.: Молодая гвардия, 1978.

Мастерская. М.: Молодая гвардия, 1981.

Липяги. Из записок сельского учителя. М.: Советская Россия, 1982. («Земля родная».)

Собрание сочинений: В 3 т. М.: Современник, 1984.

Награды и премии

Ордена: Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, «Знак Почёта».

Медали.

Государственная премия РСФСР (1967) — за роман «Липяги».

Глава шестнадцатая

Фёдор Сухов

Взводный из бригады «чёрных ромбов»

Фёдор Григорьевич Сухов родился в селе Красный Осёлок Лысковского района Нижегородской области 14 марта 1922 года в крестьянской старообрядческой кержацкой семье.

В родном селе окончил начальную школу, а затем неполную среднюю школу в селе Просек. Поступил на рабфак в Лыскове. Рабфак был с сельскохозяйственным уклоном. Получил первую профессию и среднее образование.

В своих стихах и прозе Сухов часто возвращался к детству и отрочеству как к самой счастливой и беззаботной поре своей жизни. Красный Осёлок лежит на высоком берегу Волги. Места красивые, сказочные. Они и влились в душу Сухова и сделали его поэтом. Спустя годы он, отнюдь не красного словца ради, признавался: «…в сущности всё, что мной написано, это из Красного Осёлка, с его полей и лугов, с его лесных опушек». Но были в его судьбе и другие поля — сталинградские, курские, воронежские, другие, протянувшиеся через всю войну до самого Ростока…

Началась война, и Сухов был тут же мобилизован, направлен сначала в Казань, а потом в Ташкент, в пехотное училище. С началом войны Ташкентское пехотное училище перешло на сокращённый, ускоренный курс обучения. Фронту не хватало командиров взводов и рот. Младшие офицеры, лейтенанты — самый быстро тающий расходный материал войны. В этот-то не долго живущий корпус и влился уже в начале 1942 года младший лейтенант Сухов. И надо было такому случиться, что попал он не в пехоту, где, как известно, взводные долго не живут, а в чистые смертники — в противотанковую артиллерию. Вначале в роту противотанковых ружей, а потом командовал огневым взводом противотанковых орудий. Войну начал в районе Воронежа. Первый бой — у станции Узень.

Под Воронежем весь 1942 год и в начале 1943-го шли тяжелейшие бои, которые, надо сказать, в истории Великой Отечественной войны ещё не нашли достойного места, да и вообще мало изучены даже историками-энтузиастами, то есть краеведами.

Обычно танковой атаке немцев предшествовали мощные огневые налёты артиллерии или основательная артподготовка, потом налетала авиация, добивала то, что уцелело, и только после этого шли танки и мотопехота под прикрытием и в сопровождении самоходной артиллерии. Самоходки двигались позади танкового клина и мгновенно реагировали на любое проявление огня в полуразрушенной обороне противника, тут же гасили пулемётные гнёзда и артиллерийские орудия прямой наводки.

Вот как описывал спустя годы один из пережитых артиллерийско-авиационных ударов немцев Фёдор Сухов: «Рыгали шестиствольные немецкие миномёты — ишаки, они давились, рыгали и в самом деле как ишаки… Началась миномётно-артиллерийская подготовка. Длилась она… Я не могу точно сказать, сколько времени она длилась. Я не видел, когда взошло солнце, да и ничего не видел, кроме спины Симонова да стоящего на козлиных ножках ружья.

Сейчас, по прошествии многих лет, вопреки общераспространённому мнению, что с годами забываются, стираются в памяти те или иные события, я, оставаясь наедине с самим собой, всё острее ощущаю пережитое, зримо живущее во мне, не дающее ни на минуту забыть — ах, какая малость! — ну хотя бы склонённый над окопом подсолнечник. Я хотел увидеть солнце, но увидел этот подсолнечник, он показался мне чёрно и страшно взглянувшим на меня затемнённым солнцем.

— Симонов, ты живой?

— Живой, товарищ лейтенант!

Я поднял голову, на этот раз подсолнечник показался подсолнечником, но над его жилистым упрямым затылком в водянистой голубизне неба разворачивались — сколько их?! — по-верблюжьи горбатые пикирующие бомбардировщики — “Юнкерсы-87”.

— Воздух!

Кто это крикнул? Тютюнник? Нет, не Тютюнник, Загоруйко крикнул своим тоненьким мальчишеским голоском.

Симонов схватил ружьё, но не знал, что с ним делать.

— Пригнись!

Симонов пригнулся, подставил под перехваченное мною ружьё свою широкую, изъезженную вещмешком солончаково белеющую от пролитого пота спину.

“Юнкерсы” стали снижаться, входить в пике. Одного из них, ведущего, я поймал на мушку и, взяв упреждение, выстрелил. Симонов зажал уши, но ненадолго, он опять опустил руки, упёрся ими в стенки окопа. Стоял непоколебимо.

— Подбили! Одного подбили!

Знать, и вправду подбили. Я видел, как стремительно падал, ястребино раскогтясь, с плоскими, ровно отрубленными крыльями, самолёт. Падал он прямо на нас, выпустив из своих когтей пять бутылочно блеснувших на солнце непонятных штуковин, напоминающих широко растопыренные пальцы. Мелькнула давно затаённая соблазнительно-обльщающая мысль: наконец-то капитан Банюк скажет и обо мне, и о моём взводе доброе слово, а старший политрук Салахутдинов непременно, ссылаясь на конкретный пример, будет говорить о том, что вверенное нам оружие способно вести борьбу не только с танками, оно способно уничтожить и любой вражеский самолёт…

Недолго подпрыгивало, недолго тешилось нежданной радостью моё сердечишко. “Подбитый” “юнкерс”, как пловец с вышки плавательного бассейна, нырнул, утробно взвыв, и невредимо вынырнул, пройдясь по нашим спинам крестообразно раскинутой тенью. А то, что