Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

– А полки тоже идут вслед за вами?

– Да не знаем, полковник, – отвечает она.

Голова штаба дивизии была от меня в 200 шагах. Впереди шел верхом полковник Преображенский, рядом с ним полковник Гришин. Позади остальные чины штаба и конные вестовые. Они шли очень медленным шагом и сильно растянулись в своей колонне. Время у меня было рассчитано, и я, повернув налево, спешно двинулся к своему полку.

Этот день 20 апреля был днем «столпотворения Кубани». Весть «о сдаче армии» облетела все уголки и ущелья, где ютились полки и беженцы, около 60 тысяч людей. Все, боясь «сдачи», двинулись к Адлеру и за Адлер. Связь с частями и управление армией были утеряны полностью. Все как-то сразу опустело в душах, и жизнь самой армии и ее частей утеряла свою цель. В воздухе почувствовалось: «конец», конец всему, и конец очень жуткий.

В стихии беспомощности

Когда я вернулся к полку, у шоссе, южнее его, обнаружил штаб своего 2-го Кубанского конного корпуса с генералом Хорановым.

Хоранов, пунцовый в лице от неизвестных мне переживаний, был разговорчив, но смущен.

– Я остаюсь здесь и дальше никуда не поеду. Белые или красные – мне все равно. Везде служить можно. И если они дадут мне также корпус, я буду командовать и красным корпусом, – говорит он мне в присутствии своих штабных офицеров.

На меня эта философия произвела отталкивающее впечатление. Если мы еще «метались», ища выхода и спасения. Если я дал слово своим казакам «остаться с полком» – я еще искал выхода, как и куда идти с полком? Никто из нас не говорил никому твердо, что «я остаюсь». Мы оставались, но – как?

Да мы еще и «не оставались». Мы все еще ждали пароходов из Крыма. И цель переговоров была лишь в том, чтобы оттянуть время.

К биваку Лабинской бригады подошел 2-й Сводно-Кубанский полк полковника Лиманского и расположился биваком у шоссе. У Лиманского дивный полковой хор трубачей. И было даже странно видеть в эти трагические часы Кубанской армии молодецкую часть в 400 шашек и молодецкого 26-летнего командира полка в таком не угрюмом настроении.

Лиманский прибыл ко мне, так как он не знает, «где штаб дивизии», и прибыл сюда по инерции, чтобы быть вместе с главными силами дивизии – с Лабинской бригадой, сила которой определилась в 2700 шашек.

О Корниловском полку я знал, что он занимает все время арьергардные позиции, а что там у них – я не знал.

Фронт еще держался. Армия еще существовала, но чувствовалось, что кто-то словно выдернул из нее стержень. У Адлера на рейде еще стоял пароход «Бештау», весь облепленный людьми. К ним была явная зависть казаков.

В Адлере еще бился пульс главного штаба войск Черноморского побережья, но, несмотря на это, «стержня» мы уже не чувствовали. Я ощутил жуткое одиночество и беспомощность. А главное – отсутствие авторитета.

Штаб дивизии оторвался от полков, куда-то ушел, на юг «за Адлер», тогда как все его полки находились севернее Адлера.

Штаб корпуса под боком, буквально через дорогу, помещался в большой палатке-шатре, но он оказался таким ничтожным, что к нему совершенно незачем идти. Я не имел никакой моральной поддержки от вышестоящих начальников-генералов.

Офицеры 1-го Кавказского полка, где был старший брат Андрей, решили остаться также с казаками. В станице у него оставалась жена с дочкой и сыном, не достигшим еще и 10-летнего возраста.

– Нет, Федя, семью оставить я не могу, будь что будет, как Бог даст, – печально ответил он.

В душе моей шла борьба. Разум говорил – надо уходить, спасаться в одиночку, но сердце диктовало иное. Полк! Бросить полк. Но как?.. Тайно ночью и секретно ото всех. Иначе и офицеры могли задержать меня силой.

Да и честно ли это?.. Конечно – не честно! И пойдет из поколения в поколение молва по станицам: «Да это тот полковник Елисеев, который бросил своих казаков на берегу и спасся один. А это его сын?.. И тоже, наверное, будет такой же «подлец», как и его отец».

Эти мысли меня не только что волновали, но они вызвали в моем существе определенное решение: «Нет и нет!.. Один спасаться я не могу и не стану».

Так думал я тогда, идеализируя человеческую душу, в особенности казачью.

Десять лет спустя в Париже, да и потом, я ощутил и «изнанку» души некоторых кубанских казаков и офицеров, и понял, познал на себе, что я тогда, на Черноморском побережье в апреле 1920 года, сделал промах по идеализации человеческой души и надо было спасаться «и в одиночном порядке». Духовный подвиг не был понятен для некоторых.

Я вновь начальник дивизии. Пароходы ушли

К вечеру 20 апреля мне представляются есаул Ишутин и ротмистр Дейбель. С ними хозяйственная часть штаба дивизии и казначей-чиновник.

Есаул Ишутин докладывает, что штаб дивизии поехал в хутор Веселый, где будет грузиться на пароход, но они не захотели и вернулись назад.

При этом начальник штаба дивизии, полковник Гришин с казначеем прислал на мое имя деньги – жалованье для раздачи полкам дивизии.

Все это меня очень удивило. Удивило то, что штаб дивизии молча покинул свои полки, ушел «грузиться», не дав никакого распоряжения своим полкам.

Возмущенный этим, резко спрашиваю Ишутина, которого отлично знал:

– Почему же штаб дивизии прислал деньги для раздачи полкам именно мне?

– Ну а кому же, господин полковник? Ведь Вы же почти все время командовали 2-й дивизией до соединения с нашей, ну вот и прислал полковник Гришин на Ваше имя, по привычке.

Казначей доложил, что жалованье для полков, как и аванс, были получены из штаба корпуса только вчера. Ценные купюры, «керенские» и «донские», штаб дивизии оставил у себя, а полкам прислал только «колокольчики» 5– и 10-тысячного достоинства.

Для проверки доклада казначея иду с ним в штаб корпуса. Он рядом в палатке, через шоссе. Казначей корпуса, войсковой старшина Клерже (наш старый корниловец) по отчетным книгам дает справку – сколько денег и какого достоинства он выдал полкам 2-й дивизии. И оказалось, что штаб дивизии прислал только часть денег и в таких больших купюрах «колокольчиков», которые очень низко расценивались и были совершенно непопулярны среди населения.

Делать нечего. Принимаю бразды правления дивизией, вызываю командиров полков Кротова и Лиманского, кои были рядом, своих командиров