Давайте помолимся! - Аяз Мирсаидович Гилязов

Горобец, приземистые коротышки окружают меня, и моё готовое в любую минуту сломаться тело, наконец-то, немного возвышается, но стоит только рядам начать перешёптываться, кивая подбородками в чью-либо сторону, как сразу же раздаётся команда: «Молчать!» Из уст уроженцев Средней Азии, еле-еле разговаривающих по-русски, до неузнаваемости коверкающих слова, эта команда, больше приспособленная под русский бас, звучит весьма потешно. Стоим, приказ расходиться никто не отдавал, знаю, что молдаванин из нашей бригады по фамилии Тикишан, скорее всего, не покинул карьер. Он должен выручить меня. Начальник конвоя кого-то нещадно прессует, костерит и в хвост и в гриву, три-четыре человека из бригадиров стремительно возвращаются на зону. Рядом стоящие приятели, приговаривая: «Выходи вперёд, смелее!», аккуратно подталкивают меня в спину. Многого не позволяю, но на длину стопы всё же выхожу вперёд. Вдруг совершенно неожиданно я взглянул на себя, на всех нас не глазами конвоиров, а глазами стоявших на удалении ста метров женщин. Что ни говори, в первую очередь смотрят на одежду, на внешний вид. Вот мы, мужчины. За сотую долю секунды пробегаю глазами по рядам. Белёсые от многочисленных стирок, потерявшие первоначальный цвет френчи. Невзрачные брюки с махрами на концах штанин, с разноцветными заплатками на коленях. У молодых бандеровцев, у кавказцев одежда получше, они умеют чинить и подгонять мастера. Вырезанные из матрасных облицовок «клинья» они ловко вставили в брючины, расширили их. На зоне чем шире клёш, тем «выше» авторитет у их обладателя. То есть – ты не работаешь. У некоторых такие широкие раструбы, что при ходьбе невольно землю метут.

А у моих брюк… чуть толще водочной бутылки…

Наконец, и душой, и глазами я впиваюсь в первую пятёрку женской колонны. Сгрудившиеся, напоминающие безмолвную стремнину женщины, разновелики, как деревья в лесу, и это меня немного успокаивает, набравшись смелости, дроблю этот живой поток, нахожу силы с интересом смотреть на некоторых женщин. Проклятые очки – минус восемь диоптрий, влага из глаз, брызжа словно из маленьких камчатских гейзеров, налипает на стёкла, ресницы слипаются между собой, как будто намазанные клейкой жвачкой. Давно, однако, не смотрели эти юношеские ресницы на девушек! Ничего не могу разобрать, голова садовая, товарищи кивают подбородками, вытягивают шеи в одном направлении, чтобы показать мне Лену. «Вот она, вот! Впереди, справа! Не поднимая рук, машет белым платком!» Белый платок казался мне последним призывом к началу наступления. Приятельницы девушки с белым платком расступаются, и Лена остаётся одна на маленьком, аккуратном четырёхугольнике пространства! Передо мной – среднего роста молодая женщина с высокой грудью, белолобая, с бездонными глазами, излучающими, на первый взгляд, тревогу, но в то же время и милосердие. Я, конечно же, не могу этого разглядеть во всех подробностях. Лена присылала мне своё качественное фото для знакомства, и теперь, держа перед глазами въевшийся в память образ, я устремляюсь к живой Лене. Не знаю, что она подумала обо мне, но мои последние мысли-ощущения были таковыми.

Правда, позже мы нашли хвалебные слова друг для друга. Ах, любовь! Ты можешь сделать человека и молчаливым, и красноречивым. Спасибо тебе!

* * *

На этом месте я закончу «историю любви» к уроженке Сум Лене Иваненко. В мае 1953 года нас перевели на каменный карьер в Волынку, на новую зону. Там я пробыл до 6 марта 1954 года. Писал ли я оттуда Лене, не помню, забылось за давностью лет. Из Волынки снова вернулся в Актас. Лена к тому времени, отсидев срок, вышла на свободу, её выслали на вечное поселение в городок Оскаровка. В Актасе меня поджидал крохотный клочок бумаги с письмецом и адресом. За пять дней я написал Лене семнадцать писем. Умная, предвидящая свой жизненный путь, не позволяющая отклониться с этого пути женщина написала пару писем и замолчала. Позже длинные языки донесли, что Лена вышла замуж за хорошего, красивого, образованного, умного мужчину, проведшего десять лет в Красноярской тюрьме и сосланного на безвременное поселение в Казахстан.

Если Лена до сих пор жива, то я выражаю ей свою безграничную благодарность! Желаю ей счастья! Прошедшие через Сталинские лагеря люди знают, как много смыслов вмещает в себя слово «счастье»! Если бы в жизни встречались только Ревякины, разве сумели бы мы голыми руками горы свернуть?! Слава богу, встречаются в ней и такие милосердные люди, как Дзидра и Лена!

11

Мы-то, мы-то ведь никогда не умрём!

Александр Солженицын. «Крохотные рассказы»

С девушками приходилось переписываться по-русски. Я, мечтавший стать писателем-певцом татарского мира, русскому языку, кажется, как следует обучился в тех самых лагерях. Однако прекрасно помню, как мучился, «перелопачивая» на русский отдельные выражения и слова мелодичного, гибкого и очень богатого татарского языка. Из-за этого, наверное, мой русский звучал корявенько, не смог я довести до девушек всего величия смыслов употребляемых выражений. А объяснить нужно было, очень нужно!

А сейчас, уважаемый читатель, я собираюсь рассказать о бригаде, в которой проработал долгие годы, о некоторых своеобразных её членах, о дорогих мне товарищах. В последнее время не покидает меня обеспокоенность, переживаю, что в любую минуту могу умереть, и тогда все воспоминания, все слова, которые хотелось бы озвучить, уйдут вслед за мной. А перед сотоварищами по зоне я в большом долгу: природа сделала из меня писателя. Пока память моя крепка, а ум ясен, я должен назвать эти дорогие имена, закрепить их в истории, пусть даже и на татарском языке. Зря, что ли, судьба свела меня с этими людьми? Среди арестантов Актаса, даже с самыми пёстрыми и извилистыми историями жизни, писателей, кажется, не обнаружилось. Разве что кто-нибудь из иностранцев по возвращении домой что-нибудь написал? Но у меня нет ни такой информации, ни возможностей для её сбора. Я опираюсь только на Память. Когда начал писать, открыл для себя следующее: обрывочные, разрозненные воспоминания, склеиваясь одно с другим, взаимно дополняют и обогащают друг друга, превращаясь в единое осмысленное целое, более сильное по мысли, чем каждое из воспоминаний по отдельности.

Стоит только начать вспоминать пройденные пути, Актас, происходившие в зоне события, перед глазами сразу возникают дороги, по которым нас водили на работу, рассеянные по-вдоль этих дорог происшествия заставляют меня то злобно нахмуриться, то расслабиться и улыбнуться. Начну вот с чего, жизнь арестанта, где бы она ни проходила, всегда связана с конвоем, с солдатами-охранниками. Арестанты и охранники – две противоположные силы, ни тебе от них, ни им от тебя никуда не уйти. Охранник и арестант – это два параллельных близнеца-рельса железной дороги, мчащейся в неизвестность. Привыкнуть к жизни