Давайте помолимся! - Аяз Мирсаидович Гилязов

Поутру природа заманчиво тиха, на листьях караганника блестит роса. По-над дорогой, которой мы ходим на работу, пролетают птицы. С вечера куда-то запрятавшиеся ароматы степи приятно волнуют душу. В такие вот утренние часы на заброшенных участках заводской территории вырастают шампиньоны. Живя рядом с кряшенами, я с детства ходил по грибы, с великим удовольствием ел их и солёными, и жареными, но искусственно выращенных, незнакомых грибов не пробовал. К ним меня пристрастил немец из Берлина Хайнц Бём.

Природа здесь зловеща! Наверное, здешние необузданные ветра большевиками отловлены, истерзаны и брошены в огромные загоны, не иначе? Похоже, освободившись из этого плена, они теперь бесятся над степными просторами, как стригунки по весне? Примерно в два часа дня то тут, то там занимаются песчаные костры. Не любящие лежать на одном месте комья песка начинают дымиться, подниматься в воздух, образуя маленькие, симпатичные вихри, с каждой минутой костров становится всё больше и больше. Злой ветер, словно приказывая песчаной буре начать движение, протяжно свистит, крутившееся на одном месте песчаное пламя взмывает в небо и пускается в дикий перепляс! Жёстко сориентированная в одном направлении буря безудержно завывает, визжит, выдаёт сверлящие мозг адские звуки. Начинается светопреставление! Буйство пляски шайтана. Чёрное небо сливается с серой землёй. Ветер – богатырь, всё, что попадается ему на пути, утаскивает с собой, скачет, летит, вдоль и поперёк степи катятся шары перекати-поля – сухого волчьего огня. Скача по ветру, они находят друг друга, обнимаются, сцепляются, образуя огромную копну. Хорошо, что они размером со стог не разрастаются, на их пути встаёт преграда из колючей проволоки. Охапки перекати-поле налетают на эти ограды и, издав вздох сожаления, намертво за них зацепляются. Как ни странно, но буря к четырём часам дня утихает, теряет силу, а через некоторое время и вовсе сходит на нет. Перевернувший всё с ног на голову, разровнявший песчаные холмы, закидавший песком ямы и овраги, стёрший всяческие следы ветер успокаивается. Возвращаясь с работы, мы редко попадаем в такие переделки, но и того, что нам выпало пережить, хватило с лихвой, не дай-то бог кому такого же! Не остаётся ни одного отверстия, ни одной щели, ни одной складки на одежде, куда не забился бы песок.

А зимние бураны наособицу жестоки. И без того хмурый день резко темнеет. Сплошной стеной идёт снег, не идёт – валит, не валит – соединив небо и ветер, тёмно-чёрные тучи всей тяжестью ложатся на землю, на ровном месте образуя горы. В один из вечеров буран настолько разбушевался, нас даже из бараков не выпустили, на ужин не отправили, заперев двери на замок. Лютый ветер оборвал электропроводку, голодные, уставшие, мы остались в кромешной темноте. Почти не разговаривали, нам казалось, что ураган унесёт куда-нибудь наш барак вместе с нами, словно корабль в шторм. Отсчёт времени потерялся, то ли день за окном, то ли ночь!

Позже мы узнали: всех до единого солдат выгнали из казарм, в два раза усилив охрану. Не поверите, но в ту ночь мы искренне жалели конвоиров. Их нахождение в эпицентре бури, попытки что-то разглядеть в этом снеговороте, всю ночь не сомкнув глаз, проявление образцовой бдительности на посту, разве это не кошмар?!

Воскресенье. Моя бригада ушла на работу. У меня по графику выходной, я остался в бараке. С вечера не кормили, с утра тоже. С хозяйственного двора провиант не прислали, воды нет, чтобы растопить воду, сварить еду, нужно электричество, а его тоже нет. Спустя долгий промежуток времени после ухода бригады нас вывели на плац – пересчитать. Дежурные по бараку, больные и инвалиды, филоны, перебивающиеся разными мелкими работами на зоне, успели немного очистить площадку от снега. Ветер, можно сказать, стих… Оглядевшись вокруг, вай-вай, прихожу в изумление! У четырёхметрового забора не видно даже макушки, проволочные заграждения тоже спрятались от кого-то в сугробе. Прежде казавшиеся высоченными вышки стали низенькими, на них стоят, время от времени покашливая, солдаты. Где-то неподалёку слышен рокот то ли трактора, то ли бульдозера, а возле посёлка ощущается какое-то движение. На утренней поверке присутствует сам начальник лагеря – майор Калпочков. Потирая подбородок кожаной перчаткой, он кричит на стоящих рядом с ним офицеров, что-то хрюкает под нос, ругается. Ровного, очищенного от снега места, куда уместились бы разом четыре тысячи человек, нет, надзиратели перегоняют бригады туда-сюда, шум-гам.

Поверка раньше проходила быстро, каждая бригада знает своё место, люди выбегают из барака и строятся за определённой чертой. А сейчас все метки потеряны, толком не выспавшиеся, не ужинавшие и не завтракавшие арестанты, словно подцепившие сонную болезнь африканцы, едва переставляют ноги. Громовые окрики Калпочкова режут слух, неразбериха полнейшая!

Раз пересчитали. Задумались. Лицо Калпочкова ещё сильнее помрачнело, он стал похож больше на злую обезьяну, чем на человека. Только мы собрались разойтись по баракам, как надзиратели опрометью кинулись к дверям и позакрывали их на замки. Второй раз пересчитали. Каждый из нас решил, что на этом дело окончено, и двинулся в сторону своего барака. Опять прозвучала команда, нас согнали в неочищенный от снега угол, прямо в сугроб. Калпочков, едва шевеля заиндевелыми, синими губами, взялся пересчитывать самолично. С математикой плохо у майора, он ошибается, сбивается, бригада не успевает обрадоваться, что мимо них уже прошли, как майор снова к ним возвращается. После подсчёта Калпочкова ещё двое в четыре глаза за ним пересчитывают. После третьего круга выяснилось: на зоне не хватает двух арестантов!..

Но это всего лишь присказка была, сказка началась чуть позже!.. Осталось-то всего ничего, обнаружить иголку, спрятанную в стоге сена!.. Из четырёх тысяч человек найти тех, кто сбежал!.. Сейчас номер каждого члена бригады нужно отыскать по формуляру, тщательнейшим образом убедиться в его наличии. Как назло, в это время усилился ветер. А мы по щиколотку, по колено увязли в холодной перине свежевыпавшего снега. Весь кошмар произошедшего стал понятен и слепому, и глухому. Раздались жалобные вздохи, поползли домыслы, слухи, сомнения, напрямую через сугроб-забор в снежную пучину, именуемую зоной, вошли дополнительные подразделения солдат. Бывают же отчаянно-смелые люди, прямо в почерневшую сковороду калпочковского лица кто-то выкрикнул: «Сперва накормите, потом считайте!» И ведь кто крикнул-то… Абдулла Али-казы и его близкий друг Сергей Курский. (Настоящее имя этого худого, подвижного русского парня с птичьим клювом, журавлиными конечностями, постоянно прячущего глаза за чёрными очками, было Дима, услышать его фамилию мне ни разу не довелось. А вот лагерную кличку помню! Мы ещё раз пересечёмся с ним в сентябре 1954 года