Давайте помолимся! - Аяз Мирсаидович Гилязов

куда я мог бы спрятаться. Земля, говорят, круглая. И ни одного укромного уголка на ней для меня нет, ты подумай! Бог проклял наше поколение. Теперь вот здесь… Ещё и трёх лет не прошло от моего срока. Впереди непочатая четверть века! Плюс ещё две пятилетки к сроку накинули. С рождения хлеба досыта не ел… Если сбудется всё, что Столяров предрекает, и выйдешь на волю, всё равно, мне кажется, не сможешь быть хозяином своей судьбы. Я про вчерашних путейцев говорю, растерялись, сникли, бедолаги. Как ещё шофёра не избили!.. Как хотят, так и вертят копчёные!»…

И в ту же секунду заплакал. Я сел на постели. Посадил Цуркана рядом. Тело бедняжки пылало жаром. «Ты заболел? Простыл, что ли?» – спрашиваю. «Да нет», – ответил он, покачав головой. – Я многое в жизни повидал, шкура у меня неоднократно выдублена, затвердела. На моём теле ни одного не израненного кусочка, ни одного квадратного сантиметра кожи без шрамов не осталось. Теперь вот и на полуживого кидаются… «Тюрьма, – говорим, – зона». Жалуемся. Нашему брату и на воле места нет, не осталось ему места-то!.. Зачем торопиться на волю? Я не герой. Меня каждая собака может укусить мимоходом. Каждый встречный злодей сможет избить, рот мне расквасить. Здесь, на зоне, ещё как-то терпишь. А там?! Двадцать пять лет ждёшь, ждёшь этой свободы, а если тебя и там начнут унижать?!»

Да тот ли это Цуркан передо мной, который ещё вчера, когда мы шагали, пыхтя-кряхтя под тяжестью шпалы, говорил мне: «Тебе не тяжело? Ты же с детства не ведал изнуряющего труда, всё больше учился. Твой организм не приспособлен для такого. Терпи уж, терпи. Я бы взялся за тяжёлый конец, но у шпалы-то оба конца одинаковые!»?..

Во время завтрака зона переполошилась, загудела. Смирный, терпеливый, ни разу не выругавшийся матерно, ни на кого не поднявший голос, никому не причинивший неудобств, святая душа Цуркан, сын молдаванского народа, одним из первых вышел из барака и кинулся на колючее проволочное ограждение, уложенное прямо напротив выхода, под вышкой. В него выстрелили не один раз, одна пуля не смогла завалить парня, его френч с короткими рукавами превратили в решето. А рука успела дотянуться до спирали Бруно, которая, словно колючий удав, грозно свернулась кольцами между двух ограждений, долго промучились солдаты, пока выдирали бездыханное тело из объятий смерти…

Снова и снова прогоняя вчерашние события перед влажными от слёз глазами, я целый день прожил внутри чёрной угарной тучи… Прошло совсем немного времени после гибели Цуркана, как на шахте случилось ещё одно происшествие. В один из хмурых, туманных дней из рабочей зоны собрался сбежать арестант, уроженец Харькова. Все укромные места на шахте перерыли – нет его, прошли по следу машины, доставлявшей и увозившей рабочих, расспросили всех, кого можно, доискивались, докапывались, по всей округе Караганды с огнём прошли – нет его, как в воду канул. Что ни говори, человек не иголка – если исчез, должен остаться след, обязательно должны обнаружиться какие-нибудь следы! Думают, совещаются, аж из самой Москвы приехала группа следователей, со всей округи созвали специалистов, день ищут, ночь ищут, всю ночь совещаются и приходят к заключению: арестант не покинул пределов зоны!

Территорию шахты делят на квадраты и, разбив солдат на несколько групп по десять человек, закрепляют за каждой по четырёхугольнику. Рой носом землю, пусть все ногти отойдут, копай, вынюхивай, разгребай, только найди!.. Заострёнными щупами солдаты обтыкали каждую пядь земли, не пропустили ни одной полости под землёй, ни одного подвала, по всей территории провели специально привезённых дрессированных собак. Нет беглеца. Тому счастливчику, кто его обнаружит, пообещали дорогой подарок! Нашедшему солдату – месячный отпуск! Деньги! День проходит, второй… Два дня проведшие в неистовых поисках солдаты выходят из доверия, их уводят, а на их место пригоняют бойцов из другой зоны. Они не замыленным глазом, со свежими силами досконально проверяют вверенные участки. Собирается партийное собрание, комсомольцев подробнейшим образом наставляют, однако наипервейшее поручение большевистской партии, безотлагательнейшее «задание» всё равно не выполняется. Солдаты сменяют солдат, офицеры офицеров, собаки собак, неизменными остаются только щупы, их передают из рук в руки. А беглеца-то как не было, так нет. За неделю через шахтовую зону проходит полторы тысячи солдат, начальники безбожно ругают их за безуспешные поиски, каждого десятого сажают на гауптвахту, лишают отпусков. Ожесточившиеся, озлобившиеся солдаты тут крушат, здесь ломают, там отдирают. Шахтовые строения наполовину превращены в руины!..

Через неделю солдат, стоящих на вышке, решают спустить на землю, строго-настрого приказав никому не попадаться на глаза, ни с кем не разговаривать. Не знаю, каким образом ему удалось разглядеть, что вышки опустели, немного успокоившийся беглец, покинув укрытие, с оконной рамой в руках (типа выносит краденное!) приближается к воротам вахты. И там лишившего сотен людей сна, тысяч человек покоя арестанта берут голыми руками.

Загадка оказалась на удивление простой: во время строительства двухэтажного склада, узнав о намерении одного из арестантов совершить побег, за фронтоном крыши соорудили просторный схрон. Он долгое время пустовал, но пробил час, и тот арестант начал подготовку к побегу, стал приносить еду и воду. А также немного старой одежды и прочего необходимого. Готовился не торопясь, тщательно предусмотрев все нюансы! Про побег никому не говорил, в один из дней, положившись на волю Всевышнего, спрятался в схроне!..

Его поймали вечером, когда мы собирались идти на работу… Беглеца скрутили и подвязали, как подвешивают забойную скотину к балке сарая, стопы едва касались земли! Избивали сильно, брови-веки разбиты, щёки в огромных кровоподтёках и ссадинах, глаза заплыли… Этого человека я прежде не замечал, судя по всему, но те, кто с ним общался, не узнали его… Крепким, здоровым был этот парень, не стонал, не издавал жалобных вздохов, лишь по редкому схлопыванию ресниц можно было догадаться о том, что довелось ему пережить…

Когда мы вернулись со смены, он по-прежнему висел на том же месте, глаза не моргают, очень сложно определить, покинула душа кровавое месиво тела или нет. Сутки продержали беглеца в подвешенном состоянии, а потом убрали с глаз долой, поговаривали, что его забили до смерти.

Харьковчанин умер и отмучился, а наша жизнь стала ещё ужаснее. То ли указ такой вышел, но начальники конвоя с того дня превратились в бешеных псов с помутившимся разумом, ослеплённых злостью, их рты, больше похожие на пасти, раззявлены шире старых лаптей, голоса безобразно громки, через каждое слово они стали вставлять «мать твою перемать!». Дорога на работу превратилась в жуткое испытание, все боятся, с содроганием