Давайте помолимся! - Аяз Мирсаидович Гилязов

думаю: самые лучшие произведения, убойные, разящие молнией, соизмеримые с извержением вулкана мысли остались в тех тетрадях. Потерялись вместе с Леной. Волнительная пора, душа готова была оседлать быстроногого скакуна и мчаться наперегонки с ветром! Собеседница – умна, смела, отчаянна! Самое время поломать голову над сотнями разных мыслей! Она ждёт моих писем, всю следующую неделю каждый день пишет ответы, радуется, спорит, одобряет, воодушевляет, возбуждает. Ценность писем Лены я понял ещё в то время, мысли о будущем писательстве не оставляли меня, её письма я по одному отсылал домой. Разрешения нет, но от этого жажда к переписке становилась лишь сильнее, я тогда был уже опытным арестантом. Да здравствуют шофёры! Правда, большая часть писем, очень большая, не смогла отправиться по месту назначения, терялась. Однако дошедших до Багряжа тоже немало, осторожная мама рассовала их по различным схронам. Кажется, я об этом уже обмолвился ранее. Письма к Лене я не подписывал своим настоящим именем, в них я «Алексей Неон» или «Алексей Глазунов». На зоне, вообще-то, имена не в чести, ты всё больше под покровительством номера живёшь, для многих попутчиков я был Алексеем. Лена чередует в письмах мои имена, то Аязом назовёт, то Алексеем. К сожалению, многие письма, в которых открывалась борьба душевных противоречий Лены, бесследно канули. А мои, интересно, где?!

Лене пишу постоянно, одновременно не обижаю молчанием и Дзидру. Однажды от знакомой Теодора Августовича приходит такое вот послание. «Письма твоего знакомого к Дзидре ходят по рукам, их перечитывают вслух. Читают и ревут. Кто он? Где успел так глубоко познать женскую душу? Ты же говорил, что он молодой, студент! И вот ещё что хочу сказать… этот человек стал очень популярным в нашей зоне, всякое говорят, короче, женщины готовы насмерть биться за него. Пусть твой друг-коротышка, вызвавший бурю, хорошенько всё обдумает!» У Дзидры, понятное дело, сил тягаться с Леной не было. Поссорить двух женщин никоим образом не хотелось. Поток писем к Дзидре я потихонечку уменьшил, она, видимо, поняла, что за этим стоит, к концу года переписка оборвалась окончательно.

Вот отрывок из письма Лены от одиннадцатого ноября пятьдесят первого года. «Вы, Алексей, пишете, что у женщин чувства преобладают над разумом. А как вы представляете себе женские чувства? Возможно, даже мы, женщины, не до конца понимаем, что это такое? Напишите так, чтобы я поняла. Жду. Вы правильно поняли, испытал ли кто-то ещё в лагерях столько, сколько пришлось испытать мне? Вы правы. Жизнь моя – один сплошной кошмар! Даже вспоминать страшно. И всё-таки, если бы я следовала только воле чувств, если бы не сделала приоритет в пользу рассудка – смогла бы выжить? Женщины по-разному вступают на лагерную дорожку, некоторые, желая выжить, падают в объятия случайных мужчин и свернуть с этой тропинки уже не могут. Я быстро разобралась в этой запутанной системе, а когда понимаешь, то и бороться становится проще. Я стала рабыней только одного человека и не скрывала этого. А боявшиеся одного моего имени, желающие молча отсидеться в тёмном укрытии пошли по рукам! Они продавались до самого окончания срока и окончательно измарали в грязи честь и совесть. Понимаете, наверное, чем заканчивается подобное существование? Стрептоцид и беспрестанные болезни… Бесстыдство тоже стало обычным, такие женщины, приветственно помахивая ручкой каждому встречному, бросались в самые грязные объятия. В те времена борьба за жизнь велась такими вот уродливыми способами. Я жила по-другому. Я была рабыней того, кто сумел подчинить себе многих. Скрывать не стану, моё красивое лицо, стройная фигура, мой ладный ум и характер очень нравились мужчинам. Но я себя и своё слово поставила выше и головы никогда не склоняла. Те, кто сумел подчинить меня, были редкими личностями, державшими в кулаке тысячи людских судеб! Остальные боялись даже приближаться ко мне! Привыкаешь, расставание бывает очень грустным… Но о том, что останешься одна, не печалишься, куда там, наоборот, переживаешь, что одну не оставят. А в лагере… всё по-лагерному! Сегодня здесь, завтра там! Так протекала у меня лагерная жизнь. Что бы ни говорили, но душу задёшево я не продала, не согнулась. Если уж падать, то с вершины! А так идёшь да оступаешься, шагаешь да спотыкаешься. Только обувь стирается! Я не собираюсь задирать нос к небу, мол, все обнимавшие меня люди были прекрасными и дорогими личностями. Но те, кто сближался со мной, знали истинную цену!.. Наверное, по вашей зоне сплетни гуляют, что ж, верю. Пусть гуляют! По-собачьи злые женские языки наверняка через письма передают всякое такое. Знайте: Иван Капустин был моим другом в далёком лагере. Рядом с ним я смогла обрести спокойствие и терпение. А для женщины-арестантки такая участь весьма нелегка. Любимых, друзей и тех, кто делит наши тела, не мы выбираем, их, Алексей, чекисты за нас определили. Почему так много обо мне разговоров?.. Строем идём, ни к кому конвой не пристаёт, а меня долбит и долбит! Если кто-то из Москвы приезжает, сразу меня зовут. Самое большое несчастье для женщины в лагере – красота. Знали бы вы, сколько лиха я изведала из-за своей красоты!.. Вы переживаете за моё прошлое, прощаете мне все грехи… А разве во мне не осталось сострадания?.. Я тоже стою рядом с вами, разделяю все ваши беды-тяготы. По-моему, это немало».

А в письме от первого января пятьдесят второго года уже совершенно другие слова, и начинается оно по-другому: «Здравствуйте, любимый мой!»

10

С кем протекали его боренья?

С самим собой, с самим собой.

Борис Пастернак128

«Здравствуй, любимый мой!»

В пятьдесят второй год я, вернее, мы вплыли каждый в своей лодке в море любви, в самую его бушующую пору, и направились навстречу друг другу в своих сновидениях. Для чего, интересно, нужна была эта переписка? Для чего выбрала именно меня женщина, намного старше по возрасту, в сотни раз опытнее, которая к тому же в скором времени должна была выйти на свободу? Утешением это было для неё или всего лишь некой игрой? Сегодняшним умом понимаю, может, через меня, общаясь, обмениваясь мыслями, даже самыми тайными, с недавно покинувшим аудитории студентом, она хотела напрямую узнать обо всех изменениях, произошедших в мире? А может, она скучала по своему студенчеству, по счастливым-беззаботным годам? Не знаю. Возможно, ей хотелось узнать через не испорченного зоной человека, в чьей голове ещё не окончательно выветрился ветер свободы, какова она, погода в том мире, в который ей предстояло вскорости вернуться? А разве