Река играет (повести, рассказы) - Владимир Галактионович Короленко

на работе. Г-н Будников вставал тоже рано. Они здоровались с очевидным взаимным расположением. Потом г. Будников или работал в саду, или обходил свое «хозяйство», разбросанное в городе: беднота-то поднимается рано, он и заходил утром в квартирки, занятые беднотой… Потом возвращался и говорил:

– Ну, ты теперь, Гаврилушко, запрягай, пожалуй, а я за тебя тут дочищу… Как раз чиновники в канцелярии идут. Может, кто и попадется…

Себя он считал в то время не то толстовцем, не то… опростившимся, что ли… Часто заговаривал о ненормальности нашей жизни, о необходимости отдать долг трудящемуся народу, о пользе физического труда. «Работаю вот, – говорил он, когда кто-нибудь заставал его за топором или лопатой. – Помогаю ближнему дворнику трудом своим». И трудно было разобрать в его тоне: ирония это или серьезно… В середине дня Гаврило возвращался и ставил лошадь в конюшню, а г. Будников опять отправлялся по хозяйству, делал жильцам вежливые замечания за изломанный палисадник или обитую детскими мячами штукатурку… Возвращался он порой с каким-нибудь нищим, а то и двумя. Они, значит, попросили на улице милостыню, а он предложил «трудовую помощь»… Ну, конечно, попрошайки обращались в постыдное бегство; а г. Будников с особенным удовольствием продолжал работать один или с Гаврилой. Вскоре его узнали все нищие в городе и только кланялись с добродушной улыбкой, а денег не просили. «Как это вы, друзья мои, не понимаете своей пользы», – назидательно говорил г. Будников. И надо сказать, что этот «трудовой» образ жизни ему лично приносил очевидную пользу: румянец у него был прямо завидный, ровный этакий, со здоровым загаром. Выражение лица всегда спокойное, уравновешенное, почти как у Гаврилы… И вот тоже… ничего ведь в этом не было ни зловещего, ни странного.

– Ну, – вы опять свернули на прежнее! – сказал математик, подымаясь и похлопывая собеседника по плечу… – Конечно, ничего страшного… А между прочим, я выйду на этой станции… Восемь минут.

Поезд замедлил ход, потом остановился.

III

Павел Семенович, оставшийся вдруг без слушателя, оглянулся несколько растерянно… Через некоторое время взгляд его серых глаз встретился с моим. В глубине этого взгляда светилась какая-то упорная мысль, точно у маниака…

– Вы… понимаете? – спросил он просто, не смущаясь тем, что говорит с незнакомым человеком…

– Кажется, понимаю, – ответил я.

– Ну, вот-вот, – сказал он с удовлетворением, потом стал продолжать просто, как будто не замечая смены слушателя…

– Был у меня, знаете, товарищ школьный… Некто Калугин, Василий Петрович. Был он захвачен тогдашними течениями в молодости… а человек был своеобразный. Говорил мало. Больше слушал, что говорили другие, и наблюдал, как они суетились, пытаясь, как говорится, повернуть колесо истории. Но в самом молчании чувствовалось восхищение и преданность… И пришел он к заключению: «Все это хорошо и чрезвычайно благородно, но нет рычага. А рычаг – деньги. За эти дела, говорит, нечего и приниматься без ста тысяч». И успел, знаете, убедить в этом еще несколько товарищей, которые и составили маленький кружок накопителей, что ли… Ну, из кружка, положим, ничего не вышло: кто просто отстал, кого судьба зашвырнула далеко от источников добывания. А он, Василий Петрович, – выдержал и достиг. Человек был без блеска, но с большим характером, такие в деловых сферах очень ценятся. Поступил для начала в одно учреждение на Волге. Не то, знаете ли, банк, не то касса ссуд. Для великой цели не пренебрег он и этим учреждением, и сразу, как говорится, вдохнул в него новую жизнь. Года через три получал уже тысяч что-то около шести… Тогда он поставил задачу в таком виде: пятью двадцать – сто! На себя, значит, и на прочее – тысяча в год. Пять тысяч на великое дело. «Через двадцать лет – рычаг готов»… И что вы думаете: достиг. Правда, нужен был характер – прямо самоотверженный. И система!.. Во-первых, во избежание всяких глупых случайностей, – «на время» отошел от прежних товарищей… тех, которые голыми руками за колеса истории хватаются. «У меня, дескать, своя задача… Неблагонадежность там… случайное письмецо… сделайте одолжение, не надо»… И это тоже выдержал. Вообще всю жизнь приспособил, все подробности рассчитал. Ничего – кроме накопления! Вставал ежедневно не то что в семь часов, как Будников, а в семь часов без тринадцати минут. Секунда в секунду! От личной жизни отказался… Было у него до того времени увлечение одно: сошелся с одной девушкой и тоже на свободных началах. Дали взаимно слово «не связывать друг друга». Ну да ведь это глупые фразы; ребеночек-то никому слова не давал… Явился на свет и потребовал свое… Она и рада… А он насупился. Так как, говорит, эта неприятная случайность может повториться, и принимая, говорит, в соображение мою великую цель, то я, говорит, намерен воспользоваться свободой. На ребеночка я, говорит, хотя и в ущерб великой цели… такую-то сумму… Женщина была тоже с характером: денег не взяла ни копейки, захватила ребеночка – и прощайте навсегда… Как он чувствовал себя после этого – неизвестно, но накоплению отдался без помехи… И вот, после разных удач и неудач, через двадцать лет, проснувшись по обыкновению в семь часов без тринадцати минут, – он поздравил себя с успехом: сто тысяч собраны. На службу явился в обычное время, вошел в кабинет своих принципалов и говорит: «Через два месяца я ухожу». Те и рот разинули. «Да что вы, бог с вами! Может быть, прибавить жалованье? Или процент с дохода?» Нет! Сказал, как отрезал, и через два месяца был в Москве на прежней жизненной точке… И в кармане сто тысяч.

– О-го! – сказал Петр Петрович, вернувшийся в эту минуту из буфета… – Это у Будникова, что ли?..

– Нет, – ответил Павел Семенович. – Это я о другом…

– А! О другом? Ну, все равно… Продолжайте о ста тысячах… Это уже, надеюсь, не страшно?..

В его голосе звучала легкая насмешка. Павел Семенович посмотрел на него с наивным удивлением и повернулся ко мне.

– Да, так вот… Приехал он в Москву, то есть, понимаете: к своему прошлому… Думал – жизнь будет его ждать, пока он выполнит великую задачу накопления… И явится он в тот же Газетный переулок, и там застанет те же споры и тех же людей, и так же будут они хвататься голыми руками за колеса истории… Тут он им свой рычаг… «Извольте! У вас великие идеи… А вот мой вклад для осуществления»… Глядь, а предлагать-то уже и некому: в Газетном переулке другие люди, и говорят по-другому. Прежние или погибли под колесами истории, или отстали… Жизнь – это ведь поезд… Отлучился со станции на время, глядь – поезда уже и не видно… А порой не застанешь и станции… Понимаете вы, милостивый государь, какая это трагедия?

– Ну, сделайте одолжение, – сказал Петр Петрович. – Сто тысяч! Свободен!.. Многие согласятся на этакую трагедию…

– Да?.. Но ведь человек-то, я вам говорю, был искренний.

– Ну и что же?

– Да вот… Бродил он среди старых и новых знакомых, все своего поезда разыскивал. Тоску на всех навел… То, для чего отдал жизнь и свою, и чужую, – уже непонятно: кажется, что там одна пальба идет… а для чего – неизвестно. А то, что понятие, – разные почтенные дела, вроде «народного дома», или газеты, или «идейное книгоиздательство» его, семидесятника, не удовлетворяет… На